Глава V. Н.Я. Данилевский о выводах Ч. Дарвина относительно движений экспрессии

Н.Я. Данилевский обращает внимание на два вывода, которые делал Ч. Дарвин из анализа движений экспрессии: «Я пытался довольно подробно показать, что все главные выражения, свойственные человеку, одинаковы на всём свете. Этот факт интересен, так как даёт новые доказательства в пользу того предположения, что различные расы произошли от одной группы предков, строение тела которых, а в значительной мере также и душевный склад, наверное, были уже почти полностью человеческими ещё до того периода, когда расы разъединились одна от другой».¹

«Это тождество человеческих экспрессий может быть, предполагал Н.Я. Данилевский, — ещё усилено тем, что некоторые из тех выражений, которые теперь не представляются тождественными, могли быть таковыми прежде, и, сохранившись у большей части или у значительного числа племён, у остальных утратились и заменились другими. Так, например, по сведениям, собранным Дарвином, наклонение головы в знак утверждения или согласия, и качание ей в сторону в знак отрицания и несогласия, не общи всем племенам человеческого рода. Но тут легко могло произойти нечто подобное тому, `что произошло относительно некоторых слов. Иное слово было общим для всех племён, происшедших из одного корня; но потом, по разным обстоятельствам, оно заменилось у некоторых другим, показавшимся обозначительнее, и когда смысл и значение первоначального слова забылись, оно было совершенно вытеснено, но сохранилось в некоторых производных. Так, щелканье языком, подражающее звуком исчезновению, лопнутию некоторых предметов, могло показаться обозначительнее, выразительнее, чем отрицательное качание головой, и мало помалу вытеснить и заменить его».²

Многие примеры экспрессий показывают, что эмоциональные действия не зависят от наследственно передаваемых привычек, а свидетельствуют об одинаковой анатомии людей, которая действительно передаётся по наследству, и может служить одним из доказательств рода человеческого. Например, появление на лице гримасы, когда мы смотрим вдаль при сильном освещении, и при этом делаем себе козырёк из рук и щурим глаза, совсем не надо объяснять привычкой, а тем более передачей ее по наследству. Поскольку возникновение гримасы «достаточно объясняется одинаковым непосредственным действием света на каждого индивидуума и одинаковыми средствами, данными для защиты каждому в строении глазных и лицевых мускулов, и в пригодной для роли зонтика или козырька руке».³

Н.Я. Данилевский подчеркивал, что единство или даже тождество если не всех, то некоторых экспрессий не ограничивается человеческим родом; они сходны у людей и многих животных. И вот на этом основании, преследуя идею передачи по наследству не только черт строения, а самого способа употребления мышц и путей нервного возбуждения, Дарвин пытался показать порядок происхождения разных экспрессий. Другими словами, он стремился выявить «относительную древность разных экспрессий», доказывая, что одни возникли ещё у животных, другие у человекоподобных существ, а иные у наших человеческих предков. Так различные выражения ужаса (поднятие волос, сотрясение тела, бледность, расслабление большей части мышц), свойственные людям и многим животным, по мнению Ч. Дарвина являются наиболее древними по происхождению, и перешли к нам по наследству от животных форм. Следы смеха, замечаемые Дарвином только у обезьян и людей, переданы нам, по его мнению, из более позднего времени, от общих предков людей и обезьян. Многие же другие экспрессии, свойственные лишь человеку, возникли уже у вполне человеческих предков. По замечанию Н.Я. Данилевского, всё это могло бы служить доказательством идее Дарвина только в том случае, если бы все эти отдельные экспрессии можно было рассматривать, как постепенные, закрепляемые употреблением и передаваемые по наследству полезные привычки наших предполагаемых предков на разных уровнях развития. В действительности эти экспрессии – простой результат строения и деятельности нервной системы, как это признаётся и самим Дарвином относительно поседения волос и возбуждения деятельности желёзок. Поэтому вся специальная сила его аргументов пропадает, и всё зависит от того, какое значение придаётся тождествам и сходствам всякого рода зоологических и антропологических признаков.

«Если мы будем придерживаться той мысли, что человек и вообще все организмы произошли друг от друга, признавая верными другие доказательства, приведённые Дарвином и разобранные в первом томе этого сочинения и в предыдущих главах отдела о происхождении человека, то и экспрессии, общие нам и животным, были бы результатами тех черт строения, которые остались неизменными у них и у нас при ходе эволюции, а не передачи нам чего-либо специального, приобретённого ими и обратившегося в привычку. Напротив того, если предшествовавшие доказательства не убедили нас в нашем происхождении от животных, то и общие у нас с ними экспрессии будут опять таки результатом тех черт строения, которые у нас общи с животными, как необходимые следствия единства синтетического, а не генеалогического, как результат плана, который не для каждого существа совершенно особ, а во многом общ для многих.

Таким образом, во всяком случае, экспрессии в человеке и в животных вовсе не представляют особого самостоятельного аргумента в пользу происхождения от животных, и в этом отношении никакой доказательной силы не имеют».⁴

К сказанному можно добавить, что данные изучения палеонтологического материала на сегодняшний день никоим образом не подтверждают предположение Ч. Дарвина о происхождении человека от животных и наличии общего предка у обезьян и человека.⁵ Более того, найденные ископаемые формы говорят о том, что, появившись внезапно, человек не изменил своих морфофизиологических признаков. Данные палеонтологии подтверждаются и открытиями последних лет в области молекулярной палеонтологии.⁶