Глава III. Ч. Дарвин о роли нервной системы в экспрессии и анализ Н.Я. Данилевского этого положения в учении Ч.Дарвина о выражении чувств (тенденция Ч. Дарвина ослабить значимость третьего принципа)

Н.Я. Данилевский указывает, что вопрос о значении экспрессий, “т.е. вопрос о том, могут ли, между прочим, и различные экспрессии человека служить хотя отчасти доказательством происхождения его от животных”¹ сводился Ч. Дарвином к вопросу об относительном значении третьего принципа по сравнению с двумя первыми. По возможности, уменьшая значение третьего принципа, он преувеличивал значение двух других. И если быстрое поседение волос при сильном ужасе или горе он объяснял влиянием “сильно возбуждённой нервной системы”, то такое явление, как поднятие волос дыбом при ужасе или гневе он уже не относил к непосредственному воздействию нервной системы, объясняя его наследственно передаваемой привычкой. Для подтверждения существования такого странного явления у человека и многих животных, Ч. Дарвин писал: “Поэты часто пишут, что волосы встали дыбом; Брут говорит призраку Цезаря: “Кто ты… что кровь мою ты в жилах леденишь и волосы мои становишь дыбом?” А кардинал Бофорт после убийства Глостера восклицает: “Причешите его волосы, смотрите, они стоят дыбом”.² Приводил Ч. Дарвин и наблюдения над душевнобольными людьми доктора Крайтона Броуна, который “не раз видел, как под влиянием крайнего и внезапного ужаса волосы у них становились дыбом”.³ При этом Ч. Дарвин замечал: “Такие выразительные проявления человека, как поднимание волос дыбом под влиянием крайнего ужаса или оскаливание зубов при неистовой ярости, едва ли могут быть поняты, если не признать, что человек некогда пребывал в гораздо более низком животноподобном состоянии”.⁴

1. Объяснение Ч. Дарвином явления поднятия волос на голове и теле

Поднятие волос на голове и на всём теле довольно характерно и “ведёт к столь явным заключениям в пользу или против Дарвинова учения об экспрессии, как вспомогательного доказательства происхождения человека от низших животных”.⁵ Поэтому есть смысл подробно рассмотреть ход рассуждения Ч. Дарвина и основания, указывающие, по его мнению, на возникновение экспрессии «поднятия волос дыбом» в результате наследования её от животных предков.

1.1. Примеры Ч. Дарвина о различных случаях поднятия шерсти и перьев

Сначала приводится большое число видов животных (обезьяны, хищные, жвачные, муравьеды, летучие мыши, птицы), у которых шерсть поднимается дыбом или взъерошиваются перья. При этом Ч. Дарвин отмечал, что у некоторых животных, например, у кошек при испуге “шерсть на всём теле, и особенно на хвосте, взъерошивается”.⁶ А у собаки, приближающейся к другой с враждебными намерениями “шерсть становится дыбом, особенно вдоль шеи и спины”.⁷ Обращал он внимание и на тот факт, что хотя “у птиц главной и наиболее обычной причиной взъерошивания перьев служит гнев, всё-таки можно предположить, что у некоторых из них эти движения вызваны в какой-то мере и страхом: это относится и к молодым кукушкам, когда на них смотрят в гнезде, и к курице с цыплятами, когда к ней приближается собака. М-р Г. Тегетмейер (известный птицевод – Т.В.) сообщает мне, что взъерошивание перьев на голове у боевых петухов давно считается в петушином бою признаком трусости”.⁸ Другими словами согласно Ч. Дарвину, одним из выражений, как гнева, так и ужаса у животных является поднятие шерсти дыбом.

1.2. Нелогичность одинаковой аргументации в объяснении причин поднятия волос, перьев или шерсти при страхе (ужасе) и при гневе

Брем писал,⁹ что у американской обезьяны (Midas aedipus) в состоянии возбуждения шерсть на гриве становится дыбом, — для того, как считает Брем, чтобы обезьяна казалась как можно более страшной. Соглашаясь с таким объяснением и ссылаясь на многочисленные примеры поднятия шерсти при различных угрожающих телодвижениях, Ч. Дарвин писал: “…представляется почти невероятным, чтобы координированное взъерошивание кожных придатков, благодаря которому животное кажется больше и страшнее своим врагам или соперникам, носило совершенно случайный характер и являлось бесцельным результатом раздражения сенсорной сферы. Это представляется столь же мало правдоподобным, как то, что ежи и дикобразы вздымают свои иглы или многие птицы в период ухаживания распускают украшающие их перья совершенно бесцельно».¹⁰ Из приведённых цитат следует, что рассматриваемое явление Ч. Дарвин пытался подвести под свой первый принцип. Но дело в том, что стремление животного казаться как можно страшнее своему врагу, ощетиниваясь при этом, возможно лишь в состоянии агрессии. Напротив, в состоянии ужаса животное старается скрыться, стать как можно более незаметным, что отмечал и сам Ч. Дарвин. Так он приводил следующее свидетельство: “Из своего большого опыта Уир заключает, что взъерошивание перьев вызывается в большей степени гневом, нежели страхом… Уир полагает, что, как общее правило, птицы при испуге плотно прижимают все свои перья и этим часто достигают поразительного уменьшения своего объёма. Как только они оправятся от испуга или удивления, они прежде всего встряхивают перья… Перепёлки и австралийские травяные попугайчики … имеют обыкновение в случае опасности либо припадать к земле, либо неподвижно сидеть на ветке, чтобы остаться незамеченными”.¹¹ В другом месте Ч. Дарвин писал: “Испуганный человек сначала стоит, как статуя, неподвижно и не дыша, или припадает к земле, как бы инстинктивно стараясь остаться незамеченным”.¹² Всё это довольно трудно объяснить и соотнести с преимущественным поднятием шерсти на хвосте у кошек, не дающем никакого увеличения фигуры. Но если признавать поднятие перьев у птиц, как результат рефлекторного действия, то также можно объяснить и взъерошивание шерсти на хвосте и на других частях тела у животных, отмечает Н.Я. Данилевский.

1.3. Комментарии Н.Я. Данилевского к объяснению явления взъерошивания перьев, шерсти, волос Ч. Дарвином

Впрочем, поднятие волос во время гнева или ужаса имеет для теории Ч. Дарвина ещё и другое затруднение. Экспериментально доказано, что движение волос на коже происходит в результате сокращения гладких мышц (arrectores pili), прикрепленных к сумкам отдельных волос, перьев и т.п. При сокращении этих мышц волосы могут мгновенно взъерошиваться, при этом они слегка выпячиваются из сумок, а после чего быстро опускаются. Гладкие мышцы относятся к группе, так называемых, непроизвольных мышц, т.е. они не подчиняются воле. Другими словами люди и животные не могут управлять действием этих мельчайших гладких непроизвольных мышц, также как например не могут по желанию изменить частоту сердцебиения. В связи с этим Ч. Дарвин писал: “Взъерошивание кожных придатков – это рефлекторное действие, не зависящее от воли; когда такое действие возникает под влиянием гнева или страха, мы должны рассматривать его не как способность, приобретённую ради какого-нибудь преимущества, а как результат воздействия, оказываемого на сенсорную сферу и носящего в значительной мере случайный характер.”¹³ “На этом и следовало бы остановиться, ибо очевидно, что в этом и заключается всё объяснение этого факта, точно так же как и поседение волос …это кажется ему недостаточным и невероятным по той связи, которая существует между поднятием волос и различными произвольными действиями, и ему всё-таки хочется непременно подвести поднятие волос под принцип движений благоприобретённых из-за какой-нибудь пользы и обратившихся затем в привычку, которая стала передаваться наследственно.”¹⁴

Рассмотрим, как Ч. Дарвин пытался примирить эти два несогласуемых между собой факта. «В этом вопросе мы встречаемся с большим затруднением, — восклицал он, каким образом сокращение гладких и непроизвольных arrectores pili могло быть координировано сокращением различных произвольных мышц и направлено к одной и той же специальной цели”¹⁵ (выделено Данилевским). По этому поводу Н.Я. Данилевский замечает, что координацию эту легко объяснить, так как “затруднение совершенно напрасно придумано. Стоит только выбросить подчёркнутую часть приведённого места”.¹⁶ Действительно, сокращение разных видов мышц и не служит одной и той же специальной цели. Как уже упоминалось, увеличение объёма тела и как результат этого — более страшный вид, является ни на чём не основанной выдумкой. Если такую вероятность и можно допустить в состоянии гнева, то уж это совершенно никак не во время страха и ужаса, когда живое существо только и думает о своём спасении бегством или просто находится в парализованном состоянии. Более того, оно обливается холодным `потом, сфинктеры при этом часто непроизвольно расслабляются, в результате кишки и мочевой пузырь опорожняются. И этот непроизвольный результат сильнейшего воздействия на сенсорную сферу никаким образом не координируется с произвольными при этом сокращениями мышц. Не больше координации и в непроизвольном поднятии волос дыбом. “Но Дарвину необходимо это непроизвольное и вполне рефлекторное действие подчинить принципу добровольного и постепенного приобретения, доставляющего пользу, и он придумывает для этого две и даже три гипотезы, одинаково не выдерживающие критики”.¹⁷

Объясняя механизм “взъерошивания кожных придатков”, Ч. Дарвин писал: “Мы можем допустить, что первоначально arrectores pili под влиянием ярости и страха непосредственно возбуждались и обнаруживали слабое действие вследствие нарушения равновесия в нервной системе; это, без сомнения, справедливо по отношению к нашей так называемой гусиной коже перед пароксизмом лихорадки. В течение многих поколений животным приходилось много раз испытывать возбуждение от ярости и страха: следовательно, прямое действие возбуждённой нервной системы на кожные придатки почти наверное усилилось вследствие привычки и вследствие тенденции нервной силы легко распространяться по привычным путям”¹⁸ (выделено Данилевским). Подчёркнутое место нельзя считать новой дополнительной причиной, оно представляет собой не более, как перифраз привычки. Н.Я. Данилевский отмечает, что предложенная гипотеза Ч. Дарвина о том, что гладкие мышцы “для приобретения способности к полной деятельности, нуждаются ещё в пособии привычки, есть гипотеза не только совершенно произвольная и лишняя, но и заключающая в себе внутреннее противоречие”.¹⁹ Действительно, если этих мышц первоначально не было, то соответственно не могло быть и их упражнений и, очевидно, не могла появиться привычка. Если же мышцы уже были, но не было ещё привычки, то они не могли выполнять свою работу или выполняли её в очень слабой степени, — тогда для чего они существовали, как и почему возникли? Естественно возникает и другой вопрос, какая от них могла быть польза? А значит, если в отсутствии привычки они предполагаются бездеятельными, согласно Ч. Дарвину, то какова причина их происхождения? По этому поводу Н.Я. Данилевский пишет, что “очевидно, Дарвин здесь впадает в ту невылазную логическую трясину, которая называется circulus vitiosus. Это усовершенствование и усиление действия гладких мускулов посредством упражнения Дарвин думает подкрепить наблюдениями над поднятиями волос у сумасшедших, у которых чувство гнева и ужаса очень часто повторяется, а потому и волосы приучаются сильно подниматься. Но это совершенно неверное толкование. Гнев, доходящий до бешенства и ужаса, бывает у сумасшедших в крайней степени, следовательно, и раздражение нервной системы и тревожное состояние общей сенсорной сферы у них столь же крайния, а поэтому и воздействие их на приволосные мускулы бывает столь же крайним и частым, и повторение и привычка тут ни при чём”.²⁰ Собственно это подтверждают и все приведённые примеры Ч. Дарвина: при успокоении или выздоровлении нервнобольных людей поднятие волос у них прекращалось. Значит, привычки поднимать волосы у них не было, независимо от того в какой степени и как часто действовала причина, приводящая к такому результату.

Из всего выше сказанного видно, что ничего конкретного кроме прямого действия нервной системы, для объяснения поднятия волос Ч. Дарвин не дал, и всё легко объясняется его третьим принципом. Но, пытаясь перекинуть мостик к первому принципу, Ч. Дарвин писал: “Как только способность животных к взъерошиванию кожных придатков таким образом усилилась или увеличилась, они должны были замечать, как шерсть или перья поднимались на самцах-соперниках и на самцах, пришедших в ярость, и как благодаря этому увеличивался размер их тела. В этом случае представляется возможным, что они сами хотели казаться врагам больше и страшнее, произвольно принимая угрожающую позу и издавая резкие крики; через некоторое время такие позы и крики стали, благодаря привычке, инстинктивными”.²¹ Относительно этого Н.Я. Данилевский замечает, что если при ярости подражатели выражали своё внутреннее состояние так же, как и те, которым они подражали, то непонятно зачем в данном случае подражание. Но если подражание относится к поднятию волос дыбом, то при всём их желании они не могли заставить работать гладкие мышцы, не подчиняющиеся боли. А с другой стороны, “если у самих образцов волосы ерошились без всякого подражания кому бы то ни было, почему бы им не ерошиться по тем же самым причинам и у подражателей, которым, следовательно, подражание становилось совершенно бесполезным”.²²

Возникает замкнутый круг: если явление можно объяснить прямо и непосредственно у тех, кому якобы подражают, то это же явление можно объяснить и для тех, кто подражает. Но если для последних необходимо подражание, то оно так же будет необходимо и для тех, кому подражают. Тогда возникает вопрос кому же подражать им?

Недостаточность своего объяснения, судя по всему, замечал и сам Ч. Дарвин, поскольку в конце своих разъяснений вынужден обратиться к «всё отпирающему ключу естественного отбора»: «Кроме того, — писал он, — мы не должны упускать из виду ту роль, которую могли сыграть изменчивость и естественный отбор, ибо самцы, которым удавалось казаться всего страшнее своим соперникам или другим врагам, если те не имели подавляющего превосходства в силе, должны были в среднем оставить по сравнению с другими самцами больше потомков, которые наследовали их характерные свойства, каковы бы они ни были и каким бы путём они ни были первоначально приобретены».²³ По мнению Н.Я. Данилевского в результате естественного отбора должны были бы возникнуть упоминаемые гладкие мышцы (arrectores pili), а также их деятельность при возбуждении нервной системы во время гнева или ужаса. Однако это общее свойство характерно млекопитающим и птицам, следовательно, оно должно было возникнуть ещё у их общего прародителя. Но отличия между этими классами настолько велики и очевидны, что никому и в голову не приходит говорить об их происхождении друг от друга или от общего предка из класса пресмыкающихся. Следовательно, необходимо найти «то соединительное звено, которое соединяло бы общим происхождением прародителей птиц и млекопитающих. Но у такого прародителя, конечно, не было бы ещё ни перьев, ни волос, на которые эти arrectores могли бы действовать; если были чешуи, то странно было бы принять у этого гипотетического существа способность приподнимания чешуй, которой нет у теперешних, покрытых чешуями, пресмыкающихся”.²⁴ Поэтому возникает потребность признать самостоятельное и отдельное происхождение этого признака у специальных прародителей этих двух классов, или отдельно у всех птиц и млекопитающих, которые им обладают. Тогда, как отмечает Данилевский, появление этого признака настолько принципиально, что особи не получившие его по наследству, должны бы в основном гибнуть. Далее Данилевский подчёркивает, что главное возражение состоит в том, что такой сложный мышечный аппарат волос и перьев должен был появиться одновременно и сразу функционировать так же как в настоящее время. В противном случае это не имело бы никакого значения для выживания особи, а, значит, и не могло закрепиться отбором.

Итак, поднятие волос или перьев при гневе и ужасе, характерное многим млекопитающим и птицам, нельзя объяснить ни следствием передаваемой привычки, ни результатом естественного отбора. Как писал Данилевский, это явление объясняется прямым влиянием нервной системы, как естественный результат общности мышечного и нервного строения, существующего и у человека, и у этих животных.

2. Примеры Ч. Дарвина о недостаточности непосредственного влияния нервной системы при экспрессии

Ч. Дарвин приводит различные примеры, указывающие с его точки зрения, на недостаточность непосредственного влияния нервной системы для большей части движений экспрессий и настаивает на необходимости промежуточного действия по наследству передаваемой привычки. Так он писал: «Как бы ни была сильна эмоция, но если она обыкновенно не влекла за собой никаких произвольных движений, являющихся средством её облегчения или удовлетворения, то и в дальнейшем она также не будет иметь тенденции вызвать какого бы то ни было рода движения; но в тех случаях, когда эмоция возбуждает движения, они по своему характеру в большей степени будут приближаться к тем движениям, которые часто и произвольно выполнялись под влиянием той же эмоции для достижения определённой цели».²⁵

2.1. Проявление материнской любви

Как пример сильных чувств, не вызывающих сильных экспрессий Ч. Дарвин приводил материнскую любовь. Эта любовь выражается нежным взглядом и мягкой улыбкой или лёгкими ласкающими движениями. Но если ребёнка кто-либо намеренно обидит, то в поведении матери происходит резкая перемена: «она вскакивает с угрожающим видом, её глаза блестят, краснеет лицо, вздымается грудь, расширяются ноздри и бьётся сердце, ибо гнев, а не материнская любовь обыкновенно бывает причиной энергичных движений».²⁶ Но это совсем не означает, что подобные проявления эмоций являются результатом предшествовавших быстрых и произвольных движений, ставших привычкой, передаваемой по наследству. Такие сильные эмоции, как гнев, ужас и пр., всегда требовали и требуют быстрой ответной реакции (нанесение противнику вреда, или наоборот спасение от него). И хотя человек и может волевыми усилиями подавить внешние проявления этих чувств, они обычно сопровождаются независимыми от воли проявлениями (сердцебиение, покраснение, дрожание и т.п.). И совершенно очевидно, что все описываемые проявления эмоций обеспечиваются участием и контролем разных отделов нервной системы. О таких сильных, но постоянных чувствах, как ненависть, зависть, мщение или материнская любовь, Н.Я. Данилевский пишет: «Это состояние души, а не кратковременные проявления её, состояния остающиеся при всяких других движениях и при всяких других спокойных положениях, и потому, будучи общими состояниями, они и не побуждают к быстрым мгновенным движениям, так сказать ко взрывам движений».²⁷

Таким образом, все проявления ненависти, мщения, материнской любви и т.п. легко объясняются без использования понятий наследственности и привычки. Дело в том, что в современных условиях нет надобности в движениях при этих чувствах, а значит и нет результатов от несуществующих побуждений. А не, потому что их не было в прошлом у наших предков.

2.2. Экспрессии при боли, гневе или ужасе и страхе

В противоположность спокойным во внешних проявлениях чувствам, Ч. Дарвин противопоставлял экспрессивные движения, сопровождающие сильную боль, гнев или ужас у человека и животных, объясняя их привычкой. «Сильная боль заставляет и сейчас животных, как это имело место в течение бесчисленных поколений, прилагать самые разнообразные усилия, чтобы избавиться от причины страдания».²⁸ Не понятно, зачем понадобилось Ч. Дарвину опять вводить понятие «привычка», причём, в бесчисленном ряду поколений. Боль вызывает определённые реакции организма (крик, судороги, размахивание головой, дрожь и т.п.) каждый раз, когда организм ощущает её. И как первое ощущение боли и ответная реакция на неё, так и любое другое по счёту, представляют собой результат прямого действия нервной системы.

Кроме разных движений лица и тела боль вызывает у людей и животных крики и вопли. «Так как мы чаще всего привыкли употреблять мышцы груди и голосовые органы, то именно эти мышцы главным образом и реагируют на описанное эмоциональное состояние, что выражается в хриплых воплях или криках».²⁹ Но ведь очевидно, замечает Н.Я. Данилевский, что причиной такого употребления служит особенность строения этих мышц, а привычное использование их в обсуждаемых случаях – это уже следствие приспособленности строения к выполнению подобных функций.

2.3. Три категории рефлекторных движений, предлагаемых Ч. Дарвином

Рефлекторные движения, которые просто объясняются третьим принципом (непосредственное влияние нервной системы на функции организма при её возбуждении) Ч. Дарвин относил к группе явлений, которые можно объяснить его первым принципом. По этому поводу он писал, что ему «необходимо было показать, что по крайней мере некоторые из них могли первоначально быть приобретены с участием воли с целью удовлетворить какое-либо желание или освободиться от неприятного ощущения».³⁰ Анализ текста работы Ч. Дарвина показывает, что он подразделяет рефлекторные движения на три категории. 1) Движения изначально рефлекторные, благодаря непосредственной связи с нервной системой, 2) движения, ставшие рефлекторными из произвольных и сознательных в процессе жизни организма и 3) движения, обратившиеся из сознательных в рефлекторные, которые постепенно приобретались, накоплялись и передавались по наследству в длинном ряду поколений.

Рефлекторные действия второй категории, плавание, верховая езда, чтение, письмо и др., т.е. те действия, которым человек обучается в течение жизни. Поскольку подобные действия никогда не передаются по наследству, то при объяснении экспрессий они не имеют значения.

По мнению Н.Я. Данилевского наибольший интерес для теории Ч. Дарвина представляют рефлекторные действия третьей категории. Поскольку аналогия с рефлекторными движениями второй категории, хоть и возникших от действий намеренных и произвольных, но наследственно не передаваемых в большинстве случаев, не даёт права считать эту наследственную передачу за общее и строго установленное правило. И пользоваться ей можно лишь в исключительных случаях, когда движения представляют собой результат наследственно переданной особенности в строении, а не наоборот. Н.Я. Данилевский обращает внимание, что примеры этой категории, приводимые Ч. Дарвином, должны быть отнесены к первому разряду рефлекторных действий. Так, Ч. Дарвин писал: «Когда мы ощущаем наличие раздражающего вещества в носу или в дыхательном горле, то есть когда возбуждены те самые чувствительные нервные клетки, которые раздражаются при чихании и кашле, мы можем произвольно вытолкнуть это вещество, сильно продувая воздух через носовой проход; но сделать это мы в состоянии далеко не с той силой, быстротой и точностью, с какой это осуществляется рефлекторным путём».³¹ С этим трудно не согласиться. Но нельзя не согласиться и с тем, что как бы часто не приходилось прибегать к такому искусственному освобождению от таких частиц, человек никогда не научится настоящим образом чихать и кашлять в этих случаях. Далее Ч. Дарвин замечал: «Вероятно, чихание и кашель были первоначально приобретены посредством привычки удалять с возможно большей силой всякое раздражающее вещество из чувствительных воздушных проходов».³² Но совершенно очевидно, что изначально инородные частицы удалялись в результате раздражения периферических нервов дыхательных путей, как это происходит и в настоящее время. И в зависимости от силы раздражения, может возникнуть произвольное их выталкивание откашливанием, иногда непроизвольный кашель и чихание. Непонятно, почему раздражение должно вызывать первоначально лишь одно первое действие, которое, как известно из опыта, теперь никогда не достигает совершенства второго? На основании чего можно заключить, что оно достигалось прежде и в таком совершенном виде перешло в привычку и передалось по наследству, как рефлекторное? «Если же оно этого совершенства и прежде не достигло, то понятно, что и в привычку перешло бы в столь же несовершенном виде, а тогда откуда бы взять нам совершенное чихание и кашление? Не проще ли и тут приписать той же причине то же действие и теперь, как прежде, то есть признать чихание и кашель за рефлекторные движения первой категории?»³³

Другой пример Ч. Дарвина объяснения рефлекторного действия — вздрагивание человека при внезапном шуме. Это вздрагивание сопровождается у взрослых миганием глаз. Однако, как наблюдал Ч. Дарвин, его новорождённые дети в возрасте меньше двух недель хотя и вздрагивали при внезапных звуках, но не мигали. И когда он «помахал картонной коробкой прямо перед глазами одного из детей, когда ему было 114 дней, но он ни разу не моргнул: когда же, держа коробку в прежнем положении, я положил в неё несколько конфет и стал постукивать ими, то ребёнок каждый раз сильно мигал и слегка вздрагивал».³⁴ Дарвин справедливо считал, что «невозможно было предположить, чтобы ребёнок, пользовавшийся внимательным уходом, знал по опыту, что звук потрескивания, издаваемый около его глаз, означает опасность для них. Но такой опыт медленно приобретается в более позднем возрасте в продолжение длительного ряда поколений. Судя же по тому, что мы знаем о наследственности, нет ничего невероятного в том, что какие-либо привычки, приобретённые предками в более позднем возрасте, проявляются у потомков, наследующих эти привычки, в более раннем возрасте».³⁵ С этим объяснением трудно согласиться, так как, по замечанию Н.Я. Данилевского, очевидно, что в длинном ряду поколений было слишком мало случаев убедиться из опыта в опасности при звуке, производимом около глаз, и в относительной безопасности при движении какого-нибудь предмета у самых глаз, без издаваемого им звука. «Конечно, очень много разных звуков и шумов слышали длинные ряды поколений в течение их жизни, и огромное большинство из них не сопровождались никакой опасностью: откуда же взялась такая привычка с таким тонким различением сравнительно большей опасности при движении чего-либо перед глазами с шумом, чем без шума? Не гораздо ли проще и тут принять непосредственное влияние шума, без промежуточного действия привычки, то есть видеть в мигании, сопровождающем встрепенутие, естественно рефлекторное движение первой категории? Если же у очень маленьких детей этого ещё не бывает, то без сомнения потому, что шум, как и все впечатления, действует на них ещё совершенно неопределённым образом, что они ещё не отличают внешнего мира от своего внутреннего состояния, и что определённая рефлективная связь между впечатлениями и движениями различных органов у них ещё не установилась».³⁶

2.4. Объяснение Ч. Дарвином работы сердца

Деление рефлекторных действий на три категории, при котором наибольшую их часть Ч. Дарвин относил к третьей, а меньшую – к первой, очевидно, его не удовлетворяло. Он даже старался ослабить значение “первоначальности и первобытности” тех движений, которые вынужден был отнести к первой категории. Так о работе сердца, как примера рефлекторного действия первой категории, Ч. Дарвин говорил: «Но когда человек или лошадь вздрагивают, сердце начинает усиленно биться: в этом случае мы можем по справедливости сказать, что в общих рефлекторных движениях тела участвует орган, никогда не находившейся под контролем воли».³⁷

В последующих главах, показав чувствительность сердца к различным внешним стимулам, рассуждая о гневе, Ч. Дарвин писал: «Сердце, без сомнения, также должно оказаться под прямым воздействием этого состояния (гнева – Т.В.) но, по-видимому, и здесь должно сказаться влияние привычки, тем более что сердце не находится под контролем воли. Мы знаем, что всякое большое усилие, которое мы делаем произвольно, влияет на сердце вследствие механических или других причин… нервная сила легко направляется по привычным путям – по двигательным нервам, относящимся как к произвольным, так и к непроизвольным движениям, и по чувствительным нервам. Таким образом, даже умеренное усилие будет иметь тенденцию повлиять на сердце. Согласно же принципу ассоциации… мы можем быть почти уверены, что любое ощущение или эмоция, будь это сильная боль или ярость, поскольку она обыкновенно влекла за собой сильную мышечную деятельность, немедленно повлияет на приток нервной силы к сердцу, несмотря на то, что в этот момент может и не быть никакого мышечного усилия».³⁸ То есть, согласно Ч. Дарвину, при гневе сердце сильно бьётся благодаря «наследственно переданной памяти того результата, который производился на сердце у низших человеческих или ещё животных предков теми усиленными движениями (борьбой, бегом и т.п.), которые были следствием возбуждавших тогда гнев ощущений. Гнев приводил к сильным движениям, сильные движения заставляли биться сердце, об этом сохранилась органическая память, и теперь, хотя бы гнев не приводил к таким движениям, сердце всё-таки сильно бьётся при нём».³⁹

2.5. Объяснение Ч. Дарвином проявления ужаса

Остановимся на объяснении Ч. Дарвином проявления ужаса. «В течение бесчисленных поколений люди пытались ускользнуть от врагов или предотвратить опасность посредством стремительного бегства или ожесточённой борьбы с врагами; такое сильное напряжение вызывало, вероятно, ускоренное биение сердца, учащенное дыхание, вздымание и опускание груди и расширение ноздрей. Так как все эти усилия носили продолжительный характер и доводились до последней степени напряжения, то в конечном счете, они приводили к полному упадку сил, бледности, обильному потоотделению, дрожанию всех мышц или их полному ослаблению. Поэтому и теперь, всякий раз, когда мы испытываем в сильной степени эмоцию страха, хотя бы она не сопровождалась никакими усилиями, возникает тенденция к появлению того же внешнего выражения по наследственности и ассоциации».⁴⁰ И сразу же за этим отмечал: «Тем не менее, многие вышеописанные симптомы страха, в большинстве случаев выражающиеся в сердцебиении, дрожании мышц, выступании холодного пота и пр., в значительной мере, по-видимому, зависят непосредственно от нарушения или перерыва в передаче нервной силы от цереброспинальной системы к другим частям тела, что объясняется могучим влиянием страха на мозг. Мы можем с уверенностью усматривать в этом причину, независимо от привычки и ассоциации, таких явлений, как нарушение выделений кишечника и прекращение деятельности некоторых желёз».⁴¹ В связи с этим Н.Я. Данилевский писал, что если мы можем поступать так с «уверенностью» для объяснения этих проявлений страха, ничего не приписывая наследственной привычке, то почему другие случаи нельзя объяснить той же причиной, которая в данном случае является не только вероятной, но и достоверной, в отличие от невероятной и излишней наследственной привычки, которой якобы предупреждается результат физических усилий.

Действительно с одной стороны это означало бы, что животные предки человека и первобытные люди не впадали в прострацию от страха, не терялись, не дрожали, их сердце не начинало биться усиленно, дыхание сокращаться и т.п., а они только пускались в бег или вступали в отчаянную борьбу. И лишь после того, как они совсем изнемогали от крайних усилий, появлялись перечисленные симптомы.

Однако, по свидетельству путешественников и исследователей, дикари довольно трусливы и симптомы ужаса у них проявляются без предварительных физических усилий. И если проявления ужаса возникли в результате привычки и передались по наследству, то, по замечанию Н.Я. Данилевского, мы не должны были отмечать у дикарей, как представителей низкого уровня развития, проявления подобных симптомов из-за испуга, страха или ужаса, а только как последствие физических усилий после продолжительного бегства или напряжённой борьбы. Более того, известно, что на некоторых животных (кролики, собаки, птицы) непосредственно ужас оказывает такое парализующее действие, что они не могут даже спасаться бегством или полётом. С другой стороны, если ужас заставлял наших прародителей бежать и падать от усталости, а мы уже впадаем в изнеможение и прострацию от одного лишь впечатления испуга или ужаса, то выходит, что благодаря наследственной привычки «произошло значительное сокращение этого процесса, так что мы прямо от поводов к нему перескакиваем к его конечному результату. Если это так, то ведь нечто подобное должно было бы происходить и в других случаях, где привычка могла проявлять своё действие… Например, один вид любимого опьяняющего напитка, в течение длинного ряда поколений приводивший наших предков в опьянение, должен бы уже опьянять и нас. Ведь при усиленном беге или напряжённой борьбе происходит действительная трата веществ и нервной силы, и от этого утомление и прострация, а при еде, лежании и сне действительно восстанавливаются истраченные вещества и нервная сила. Если первый процесс траты может быть пропущен и конечный его результат может быть достигнут прямо и непосредственно, то я не вижу, почему бы не могло случиться того же самого и со вторым процессом возобновления веществ и силы, через длинную наследственную преемственность привычки. Если мы отучились бежать до изнеможения от страха, и однако же, по наследственной привычке, приходим при нём в то же изнеможенное состояние, как если бы действительно бежали, то почему бы нам не отучиться и восстанавливать силы свои физически едой, успокоением и сном, и тем не менее прямо достигать благодетельных результатов, доставляемых этим процессом? А ведь этот последний процесс восстановления сил даже ещё гораздо чаще практиковался и наследственно передавался, чем первый».⁴²

Ч. Дарвин писал: «У диких, сфинктеры⁴³ часто ослабевают (при ужасе), так точно, как это замечается у очень испуганных собак и, как я видел, у обезьян, приведенных в ужас тем, что были схвачены».⁴⁴ По-видимому, Ч. Дарвин, отмечает Н.Я. Данилевский, и это непроизвольное испражнение при ужасе хочет объяснить, как наследственно приобретенное нашими предками от животных, так как дикие по его мнению составляют как бы промежуточную ступень между образованными людьми и их полуживотными прародителями. Хотя очевидно, что расслабление сфинктеров и последствия этого — действия скорее вредные, чем полезные, и «потому не могли быть приобретены подбором; не могли они также быть приобретены упражнением и привычкой, ибо кто же и когда в этом упражнялся? Следовательно, ничего не остаётся, как приписать его, точно также как поднятие волос, нервному действию, которое является столь же непосредственно и прямо при производящем его ужасе не только у диких, но и у цивилизованных людей, как являлось и является у собак, обезьян, и ещё в сильнейшей степени у медведей».⁴⁵

Все симптомы ужаса проще объясняются нервным возбуждением, чем привычкой и наследственностью, которые по сути ничего не объясняют.

2.6. Заключение Н.Я. Данилевского относительно объяснений Ч. Дарвином рефлексов

Н.Я. Данилевский указывал, что приводимые Ч. Дарвином различные примеры рефлексов, позволяют заключить, что они являются естественным результатом всего строения животных и человека, и в частности нервной системы. И по наследству передаются так же, как и все другие свойства и особенности строения организма передаются от предков потомкам. Различные раздражители вызывают определенные ответные реакции организма, проявляющиеся, в том числе и в экспрессивных движения. И нет никакой необходимости предполагать, что механизм действия раздражителей со временем изменялся и объяснять его наследственно переданной привычкой. Поэтому «если не совершенно все, то подавляющее большинство экспрессивных движений лица и экспрессивных телодвижений или жестов должно быть отнесено изо всех его трёх объяснительных принципов, именно к его третьей причине, к той же, к которой прибегали лучшие из его предшественников: Белль, Грасиоле, Дюшен».⁴⁶