Глава IV. Критика оснований дарвинова учения (Продолжение) (стр.233)

Характеристические черты изменчивости диких организмов допускают ли признание разновидностей за начинающееся виды?

1. Что такое вид? (стр.233)

Главный, основной предмет, подлежащий нашему рассмотрению в этом отношении, есть вопрос о виде. Если бы вопрос о постоянстве видов стоял вне всякого сомнения, то конечно не могло бы быть и речи ни о какой теории постепенной трансмутации органических форм. Но мы видели, что Дарвин принимает, что между видом и разновидностью существует только количественное, а не качественное различие, что разновидность есть начинающийся вид — начало же это (т. е. разновидность) принимается всеми за результат изменчивости, под влиянием внешних и внутренних причин, и каково начало, таково же должно быть и продолжение.

Такой взгляд на характер и значение видов Дарвин основывает как на неудовлетворительности определения понятия вид, так и на несогласии между натуралистами в практическом применении этого понятия, шаткость которого всего ясней выражается в так называемых сомнительных видах. Вполне разобрать этот вопрос можем мы только впоследствии; здесь же обратим наше внимание только на недостаточность и неудовлетворительность определения понятия вид, на те следствия, которые из этого выводит Дарвин, и на значение практических трудностей при определении вида в отдельных случаях.

Дарвин не приводит определения вида в том смысле, в каком его понимают приверженцы его неизменности, и несостоятельность которого он старается доказать, а ограничивается лишь замечанием, что естествоиспытатели не согласны в этом отношении между собой, что ни одно из сделанных определений вообще не удовлетворительно, и что термин вид включает в себя неизвестный элемент — «отдельного творческого акта».¹

1.1. Определения Линнея, Бюффона, Кювье (стр.233)

Это последнее утверждение едва ли верно. Знаменитое выражение Линнея: Species tot numeramus, quot diversae formae in principio sunt creatae² — можно принимать за краткое афористическое (в каковой форме и написана вся его Philisophia botanica) утверждение постоянства видов, объясненное сравнением, как бы так: виды суть формы столь постоянные, как они должны бы были быть в том случае, если бы каждая из них была отдельно создана. Таков смысл, который можно придавать Линнееву определению; ибо, хотя постоянство и есть один из атрибутов созданности в противоположность производности, но постоянство можно себе представить и без созданности в строгом смысле этого слова. Постоянство и есть, следовательно, тот элемент, который необходимо включает в себя понятие о виде, а вовсе не отдельный творческий факт. В самом деле, если бы например виды происходили друг от друга, однажды только для каждого из них случившимся рождением разновидного от разновидного, то понятие о виде осталось бы совершенно тождественным с тем, которое теперь о нем имеют приверженцы неизменности видов, — и из определения Линнея нужно бы выкинуть только слова in principio. Между постоянством форм, составляющих вид, и отдельным актом творчества, его произведшим, существует совершенно то же отношение, как между пайностью (эквивалентностью) химических соединений и атомистической теорией. Атомистическая теория объясняет эту эквивалентность; также и творчество, если и не объясняет, то выставляет причину постоянства известного круга органических форм, называемого видом. И как неправильно сказать что термин «химическое соединение» (в противоположность простому смешению) предполагает атомизм — вместо предполагает эквивалентность (или пайность); также точно неправильно сказать, что термин «вид» предполагает отдельный акт творчества — вместо предполагает совершенное постоянство, при всевозможных условиях, при коих только он вообще может существовать. Вид умирает, но не изменяется — можно бы сказать, пародируя известное изречение Камброна при Ватерлоо: La garde meurt, mais ne se rend pas.⁴ О дополнении, которое это определение требовало бы вследствие фактов, представляемых перемежаемостью поколений, здесь нет надобности говорить, ибо существенно они его не изменяют. Не будет излишним здесь добавить, что напрасно приписывают Линнею и Кювье установление учения о постоянстве вида, `что теперь поставляется им в укор. У Бюффона — этого противника Линнея, встречаем совершенно ту же мысль: «Должно считать тем же видом тот, который посредством совокупления постоянно продолжается и сохраняет свое видовое сходство, а за разные виды те, которые этим же средством ничего произвести между собой не могут».⁵

1.2. Источники понятия о постоянстве видов. Наблюдение, ни одним положительным фактом доселе не опровергнутое (стр.236)

Но откуда же взято это понятие о неизменности и постоянстве видовых форм? Оно взято из непосредственного наблюдения, из всем известного факта, что, насколько мы можем проследить ряды поколений известных органических форм, они остаются в сущности неизменными. Это даже не специально научный, а общеизвестный факт. Конечно, видимость может быть и часто бывает обманчива; но во всяком случае за таковую обманчивую она должна и может быть признана не иначе, как если эта обманчивость будет доказана; до того же времени эта видимость с полным правом должна считаться эмпирической истиной. В начале нынешнего столетия были подвергнуты сравнительному исследованию, таким мастером своего дела, как Кювье, египетские мумии многих животных, древность которых восходит до четырех и пяти тысяч лет; такому же тщательному исследованию были подвергнуты и изображения животных и растений на древних египетских памятниках. Результат этого исследования подтвердил общепринятое мнение о неизменности видовых форм.

Но несколько тысячелетий — слишком малый промежуток времени, говорят противники постоянства видов, сравнительно с геологическими периодами, в течение которых организмы жили и изменялись. И это возражение приверженцы неизменности видов не оставили без победоносного ответа.

1.3.1. Египетские мумии и скульптурные изображения. Флоридские кораллы (стр.236)

Славнейший из учеников Кювье, знаменитый Агасис приводит следующее неопровержимое доказательство несравненно продолжительнейшего сохранения постоянства видовых форм, нежели то, которое доказывается египетскими мумиями и скульптурными изображениями. Результат, к которому пришел Агасис, столь замечателен, что все место, где он говорит об этом предмете, приведу вполне:⁶ «Многие обстоятельства в самом деле показывают, что ныне живущие животные обитают на земле в течение гораздо более продолжительного времени, чем обыкновенно предполагают. Была возможность определить способ образования коралловых рифов — именно флоридских — с точностью, которая позволяет утверждать, что нужно около 8,000 лет, чтобы один из этих рифов поднялся со дна океана до его поверхности. Но южная оконечность Флориды окружена четырьмя такими рифами, концентрически расположенными один внутри другого, и относительно которых можно доказать, что образование их происходило последовательно. Это заставляет принять первоначальное происхождение этих рифов слишком за 30,000 лет до настоящего времени. И так вот факт, доставляющий доказательства — способом столь прямым, как это только возможно в какой бы-то ни было отрасли физических исследований, — что, по крайней мере, некоторые из ныне живущих видов считают более 30,000 лет существования, не претерпев в течение всего этого времени ни самого малейшего изменения». — В подстрочных примечаниях к этому месту Агасис прибавляет: «Новое исследование флоридских рифов убедило меня, что эта оценка ниже действительности. Среднее время развития кораллов, определенное из непосредственных наблюдений, и на половину не столь быстро, как я сначала предположил. Я теперь убежден, что можно без преувеличения принять возраст этих рифов в 100,000 лет!!» Затем автор продолжает. «И еще эти четыре концентрические рифа суть только самые ясные в этой стране; немного далее к северу есть еще и другие, до сих пор не хорошо исследованные. В действительности весь Флоридский полуостров и состоит только из коралловых рифов, соединенных один с другим в течение веков, и которые не содержат ничего, кроме остатков кораллов, раковин и других животных, тождественных с теми, которые и ныне живут по берегам этого полуострова. Предположив, что пространство в 5 географических миль (60 в градусе) составляет среднюю меру развитая кораллового рифа в тех условиях, при которых следуют друг за другом концентрические рифы Флориды, и что правильные ряды их продолжаются до озера Огичоби, на расстоянии двух градусов широты, мы получили бы около 200,000 лет (число рифов = (60 х 2) / 5 = 24; 8,000 лет х 24 = 192,000 годам), как период времени, потребный для выступления из-под волн океана части Флоридского полуострова к югу от озера Огичоби, так что в течение этого огромного промежутка времени не произошло бы никакого изменения в признаках животных, обитающих в Мексиканском заливе». Но, замечает Агасис, это время должно быть по крайней мере удвоено. Согласно вышеприведенному им замечанию, собственно следовало бы его утроить (вместо 30,000 лет он принимает для 4 рифов 100,000 лет). Но, во всяком случае, мы имеем пример неизменного существования вида в течение от 200,000 до 600,000 лет. Сколько же еще надобно Дарвинистам? Правда, они могут сослаться на неизменность внешних условий; но почему бы условия Мексиканского залива составляли в этом отношении исключение? Ведь эти сотни тысяч лет захватывают, вероятно, уже ледниковый период, когда Гольфстрима, вероятно, не существовало или он имел другое направление, — какая же это неизменность условий? Но допустим и неизменность. Это значило бы, что животные Мексиканского залива уже давно от 200 до 600 тысяч лет в абсолютной степени хорошо применены к условиям своего существования, ибо, без этого, случающиеся непрестанно и постоянно индивидуальные изменения могли и должны бы были бороться между собой и подбираться. Значит опять исключение. Удивительная теория! как только отыскивается факт, в котором можно бы искать ее подтверждение — он непременно ее опровергает, `что нам еще не раз встретится впереди. — Поэтому и доказательность факта отвергается, как вывод из неблагоприятного исключения! Но с такими свойствами неприспособленности к фактам возможна ли победа в борьбе за существование между теориями?

1.3.2. Новоорлеанские кипарисы в дельте Миссисипи (стр.238)

Приведем еще пример из растительного царства. Диксон и Браун нашли в Луизиане десять, друг над другом лежащих, слоев ископаемых стволов новоорлеанского кипариса, ныне еще растущего в той же местности (Taxodium distichum), разделенных один от другого прослойками земли. Между ними встречаются стволы в 10 футов в поперечнике, возраст которых был определен по числу годичных колец (концентрических слоев нарастания) в 5,700 лет. Над последним из этих слоев растут вечно зеленые дубы, возраст которых принимают в 1,500 лет. Основываясь на таких данных, Доулер делает следующий хронологический вывод. Наносами реки образовавшаяся почва производила сначала только рослые травы — это было болото. Лишь по мере того, как она становилась более твердой и возвышалась, могла она порасти кипарисовым лесом. Но известно из наблюдений над ниломером, упоминаемым еще Страбоном, что в течение последних 17 столетий, Нил возвышает почву Египта своими наносами только на 5 английских дюймов в столетие. Если принять то же мерило для Миссисипи, то необходимо было бы, по крайней мере, 1500 лет, чтобы достаточно поднять болотистую почву, дабы на ней мог расти кипарисовый лес. Ежели далее вспомнить, что отдельные деревья в этих лесах достигали 5,700-летнего возраста, и принять во внимание, что там, где существует слой ископаемых деревьев, каждый раз могло вырастать несколько поколений кипарисов, низвергаться на землю и сгнивать, прежде чем начинали развиваться доныне сохранившиеся стволы; то не покажется преувеличенным, если для каждого слоя принимать по крайней мере два таких поколения. Следовательно, каждый лес, от которого произошли эти слои, имел средним числом, по меньшей мере, 11,400 лет, прежде чем почва снова начала опускаться, и лес был постепенно покрываем волнами реки. Затем наносы ее образовали новое болото и новую лесную почву. Вырастал новый кипарисовый лес и рос столько же лет, пока опять не погружался и процесс этот повторялся 10 раз. Для последнего раза будем иметь:

Таблица I

Правда, в первые 9 раз не было поднятия и обсушки почвы, после развития кипарисовых лесов дубы не росли над ними в течение столетий; но, так как опускание почвы, прекращавшее каждый раз рост кипарисов, между прочим могло доходить до гораздо большей глубины нежели уровень травянистого болота, то и эти 1,500 лет могут быть удержаны и для всех прежних девяти периодов, и мы получим таким образом для образования этих слоев с кипарисами: 11 х 14,400 = 158,400 лет.

1.4. Древность природных разновидностей (стр.239)

Хотя в этом исчислении есть и гипотетические элементы, все же, замечает Бронн, оно свидетельствует о чрезвычайной продолжительности времени после дилувиального периода.⁷

Но этот же самый вид Таксодиума рос, по Гепперту, прежде и в Европе со времени верхнего миоценового периода.⁸ Одно ископаемое хвойное, названное Libocedrites salicornioides жило в течение всего третичного времени и без сомнения живет и теперь, потому что оно совершенно неотличимо от растущего в Чили туевидного дерева Libocedrus Chilensis. Есть и множество раковин, оставшихся неизмененными с разных периодов третичной формации.

1.5. Исследования Филинни над третичными сицилийскими раковинами (стр.240)

В этом отношении весьма поучительны исследования Филиппи над раковинами, живущими еще теперь в Сицилии и южной Италии, сравнительно с фауной третичного периода в этих же странах. Из них оказывается, что из 537 ныне живущих видов, которые могли по их твердым частям сохраниться в ископаемом состоянии, 368 жили в третичный период. Следовательно, такая продолжительность жизни видов не есть исключение, а правило. Но не только виды имеют столь продолжительное существование, но даже и разновидности, признаваемые всеми за формы, образующиеся под влиянием внешних условий, иногда имеют чрезвычайно продолжительное существование или точнее — иногда продолжительность эта может быть доказана. Так, например, в том же сочинении Филиппи представлено тому несколько примеров. Двустворчатая раковина Solen strigilatus L. представляет разновидности α и β, жившие уже в третичные времена, и притом не в самое новейшее третичное время, а в слоях около Палермо, в который уже считается до 23% совершенно исчезнувших к настоящему времени видов.⁹ Также точно Pecten polymorphus Bronn разновидности γ и δ, и разновидности α и β Р. hyalinus Phil. находятся в третичных слоях, в коих число исчезнувших моллюсков составляет еще 14 процентов. Bulla Hydatis L. β находится в третичных слоях с 23% исчезнувших видов; Rissoa truncata Phil. α и β — первая разновидность в новых слоях, где только 3% исчезнувших видов, а вторая где 14%; Turritella triplicata Stud. β в слоях с 6% исчезнувших видов, про нее прибавлено: «omnino cum vivis conveniunt»; Turritella terebra Broc. α и γ в слоях с 8 до 23% исчезнувших; Buccinum neriteum L. α и β в слоях, где число исчезнувших видов составляет до 14%, Cypraea Coccinella Lam. α, β и γ в слоях, где число исчезнувших видов меняется от 5 до 23%. Balanus tulipa Rans. α, β и γ в слоях с 6% исчезнувших видов; Balanus balanoides Ranz. разновидности α и β в слоях, где от 15 до 23% исчезнувших видов. Из этого видим, что не только виды, но и разновидности часто чрезвычайно древни, так что время их существования считается не тысячами, а сотнями тысяч лет; в последствии увидим примеры сему и из высших животных.

И так, положительные факты указывают на постоянство видовых форм, не на наших глазах только, не в течение каких-либо тысячелетий, подлежащих ведению истории, а в течение сотен тысяч, а иногда может быть и миллионов лет доисторического геологического времени.

Против этих фактических доказательств постоянства и неизменности, по крайней мере некоторых, но, однако же, довольно многочисленных видов, как животных — так и растительных, какой факт могут выставить приверженцы противоположного мнения? Ни одного, буквально ни одного действительного факта, а одни лишь только умозрения и мнимые требования логики, как следствия теории развития, которая сама не имеет фактической основы, а главное ложно применена.

`Что касается собственно Дарвина, то мы видели, что он основывает свою аналогию между видами и разновидностями, т. е. формами, происходящими фактически или предположительно путем разделения или отклонения видового типа, под влиянием каким бы-то ни было образом действующих (определенно и неопределенно, непосредственно и посредственно) жизненных условий — главным образом на несогласии естествоиспытателей в применении их понятия о виде к отдельным частным случаям. Но какое же может иметь значение этот факт? Кювье, сейчас после вышеприведенной цитаты из его Regne animal, оценивает его совершенно верно: «хотя это определение, — говорит он, — строго (rigoureuse), однако же понятно, что применение его к известным индивидуумам может быть очень затруднительно, ежели необходимые для сего опыты не были сделаны».¹⁰ Какого же рода должны быть эти опыты? И на это Кювье дает тут же самый положительный и единственно возможный ответ: «Воспроизведение (рождение) есть единственный способ узнать пределы, до которых могут простираться разновидности» (т. е. изменчивость видов). В самом деле, понятие о виде заключает в себе понятие о неизменности и постоянстве, следовательно, в каждом сомнительном случае это постоянство, эта неизменчивость должны быть подвергнуты испытанию. Что же для этого требуется? Невероятная масса непрерывных, систематически, в течение целых веков, произведенных наблюдений, при почти неосуществимых условиях. Для этого нужно подвергнуть каждый вид в течение длинного ряда поколений самым разнообразным условиям содержания и культуры, а для растений различных почв, различной сырости почвы и воздуха, различной степени света и отенения, атмосферного давления, теплоты и холода, т. е. различного климата; только для температурных влияний надо бы производить эти опыты, по крайней мере, в пяти различных пунктах области возможного географического распространения каждого вида, именно: в пунктах с наибольшей и с наименьшей суммой тепла, с наибольшей и с наименьшей равномерностью его распределения и с нормальным для вида сочетанием этих условий. Для животных эти опыты должны бы производиться, при различном корме, к которому только оно может привыкнуть, а также при различных способах ухода; и для тех и других при большом количестве особей, ибо только в таком случае могут встретиться шансы изменчивости в достаточном числе. Если взять только сто поколений для этих опытов, чего вероятно еще слишком мало, дабы можно было с некоторой уверенностью положиться на результаты их, то для однолетних растений потребовалось бы столько же лет, а для многолетних и древесных, а также и для многих животных несколько столетий и даже тысячелетий. Притом виды, в особенности растительные, должны бы быть предохранены от влияния гибридации, которая со своей стороны потребовала бы столь же длинного ряда отдельных опытов. Но при всех стараниях большое число растительных видов и еще гораздо большее животных, по условиям их жизни (например все морские животные и растения, все неподдающиеся культуре и заключению) вовсе не могли бы быть подвергнуты этого рода наблюдениям. А ведь только это могло бы убедить как в постоянстве и неизменности, так и в непостоянстве и изменчивости видов до степени смешения их пределов. Но, скажут, такие опыты, хотя и не систематические и для относительно небольшого числа видов — были произведены в течение столетий и тысячелетий над домашними организмами и доказали изменчивость видов.

В том-то и дело, что нет; они показали, в сущности, большую изменчивость для одних, малую для других и почти никакой изменчивости для третьих, например, для осла, гуся, цицарки, павлина. Также, много ли изменились некоторые огородные растения, например, укроп, или некоторые плодовые, например, фисташка, даже некоторые цветы, например, столь давно и повсеместно возделываемые лилии? Кроме того, я показал, что в одомашненное состояние, по самой сущности дела, необходимо должны были попасть самые изменчивые по природе своей растения и животные. Наконец и самые изменчивые из них нигде не переступали видовой границы, как ни громадны, по видимому, различия, до коих дошли голуби, куры и т. п. Но об этом предмете не будем здесь распространяться, так как скоро должны к нему возвратиться.

1.6. Трудность и даже невозможность строгой фактической поверки постоянства или изменчивости видов (стр.243)

Из невозможности строгой поверки постоянства и неизменности видов, необходимо вытекающей из самого главного, можно сказать, единственного критерия видового понятия (ибо как удостовериться в постоянстве и неизменности вида или чего бы-то ни было, иначе, как, подвергая его в течение долгого времени всем возможным изменяющим обстоятельствам?), — следует:

1) Что непосредственное впечатление постоянства и неизменности основных (видовых) органических форм, получаемое из доступной нам области наблюдений над живой природой, — должно для положительного естествознания сохранять всю свою силу и все свое значение до тех пор, пока не будет поколеблено положительными фактами. Умозрения не имеют тут никакой доказательности. «Требования логики, — справедливо замечает Бэр, — тогда только имеют право на удовлетворение, когда она принимает во внимание и признает то, `что фактически может быть указано».¹¹ Так, пока у животных с раздельными полами все известные нам факты указывали на то, что всякому размножению предшествует соединение двух полов — мы могли считать это всеобщим законом природы и по требованиям логики предполагать такое соединение полов и там, где не было его наблюдаемо; но с тех пор, как стали известны случаи партеногенезиса, требование это потеряло свою всеобщность. Это непосредственное впечатление постоянства и неизменности к тому же не только не было поколеблено, но напротив того значительно подкреплено как историческими, так и геологическими свидетельствами.

1.7. Необходимость прибегать к заменительным, вспомогательным средствам (стр.244)

2) Что за невозможностью строгой поверки в каждом данном случае видового или разновидностного характера известной формы, приходится вместо нее довольствоваться разными заменительными и вспомогательными средствами и приближениями, которые никогда не могут заменить собой основного критерия неизменности известного итога признаков, составляющих видовую сущность. Посему виды, ограниченные при их помощи, необходимо должны иметь характер временной, провизуарный.

Эти вспомогательные средства суть:

1.8. Отсутствие или присутствие переходных форм не доказывают и не опровергают видовой самостоятельности (стр.244)

а) Отсутствие или присутствие переходных форм между двумя видами. Но отсутствие их не есть еще полное доказательство самостоятельности видового характера формы, ибо соединяющие переходы могут отсутствовать только случайно. Также и присутствие переходных форм, кажется мне, не указывает еще, что соединяемые ими формы непременно не самостоятельны — непременно разновидности, а не виды; ибо тут может явиться сомнение, решаемое различно, смотря по субъективным взглядам исследователя. Так например, относительно систематических групп высшего порядка, Гукcлею степень сродства в организации человека и обезьяны могла показаться достаточной для соединения их в один отряд, `что для других естествоиспытателей кажется неосновательным и невозможным. Очевидно, что такие же, в сущности недостаточные, переходы или соединительные звенья могут показаться иному достаточными для слития двух видов в один, для признания их разновидностями одного видового типа, тогда как другие будут продолжать считать их видами. Так, например, Агасис говорит: «Я взял на себя труд сравнивать между собой тысячи особей того же вида; в одном случае я простер мелочную точность до того, что расположил друг около друга 27.000 экземпляров той же раковины, виды которой (рода Neretina) очень близки между собой. Я могу заверить, что из этих 27,000 экземпляров я не нашел и двух, которые бы были вполне тождественны между собой; но из этого большого числа я также не нашел ни одного, который бы отклонился от видового типа настолько, чтобы сделать сомнительными границы вида».<sup>12</sup> Другие нашли бы тут без сомнения обильные документы для доказательства переходов и неустойчивости видового типа. Посему и существование переходов, если только они не сливаются столь незаметными оттенками друг с другом, что их различение становится невозможным — не составляет еще строгого доказательства слияния двух форм в одну — в один вид, ибо и неширокая раздельная полоса может быть пропастью, непреодолимой преградой. Допустим, что два вида изменяются под влиянием каких бы-то ни было причин. Изменения эти могут идти, между прочим, и на встречу друг к другу и, следовательно, представлять собой ряд переходов; но тем не менее мы можем себе представить, что ближайшие к другому виду соединительные, по-видимому, разновидности остановились на некотором расстоянии, перешагнуть которого не в состоянии и если бы мы могли приложить к ним единственный решающий дело опыт, то обе навстречу одна другой варьирующие формы все же бы остались несоединимыми, т. е. остались бы самобытными видами. При этом надо помнить, что абсолютная величина промежутков между систематическими группами разного порядка весьма различна в различных группах животного и растительного царств. Так например то, `что в семействе зонтичных почитается достаточным для отграничения родов, может в другом семействе составлять едва видовое различие. Также, число плодников или столбиков пестика, принимавшееся Линнеем как признак, и определяющий собой отряды (ordines) растений, сохранило и в естественной системе довольно важное значение во многих семействах, но в роде боярышника (Crataegus) например, или риттершпоры (Delphinium) считаются лишь видовым признаком.¹³ Но и критерий отсутствия или присутствия переходов, на практике не применим, в огромном числе случаев, как например, при недостаточном исследовании флоры и фауны, при незнакомстве с растительностью и с животными соседних, а часто и отдаленных стран, имеющих общие виды с исследуемой страной; — и тогда ничего не остается, как прибегнуть:

1.9. Оценка важности видового характера (стр.245)

б) К оценке важности видового характера. Это не только затруднительно, но в большей мере предоставляет простор субъективному взгляду, таланту и опытности систематика. Но можно ли из ошибок, по самой сущности тут неизбежных, из господствующего, по необходимости, в этом деле некоторого произвола, — заключать, что понятие о виде не точно, не строго, не определенно, потому что не точен, не строг и не определенен самый факт, из которого это понятие извлечено, как это делает Дарвин и его последователи? «Пора бы, — справедливо восклицает Виганд, — перестать повторять этот тривиальный аргумент»! Или как говорит Агасис: «Я не думаю, чтобы можно было считать доказательством общности происхождения некоторых видов, — (`что можно или даже должно допустить, если они только разновидности), — ошибки зоологов, которые то там, то сям, а в некоторых группах довольно часто ошибались, основывая определение видовых характеров на фактах слишком малочисленных, или дурно наблюденных. Точно с таким же правом можно бы было заключить из дурно сделанного химического анализа о тождестве, веществ, не хорошо различенных химиком».¹⁴

Приезжающий на южный берег Крыма через Чатырдаг, как впрочем и при всяком внезапно открывающемся виде на море с дальнего расстояния, особенно же с горы, поражается открывающимся на точке перевала видом беспредельной синевы. Многие не хотят верить, что перед ними лежит море, и спрашивают, где же оно? — потому что думают, что перед ними только синева неба, почти не отграниченная от синевы моря. Только постепенно, когда глаз привыкнет, различие моря и неба несколько проясняется, вполне же ясным становится оно только по мере опускания с горы и приближения к берегу. Но следует ли из этого, что море и небо одно и то же, что они переходят друг в друга незаметными переходами и оттенками?

1.10. Затруднительность строгого определения сложных понятий, каково и понятие вид (стр.246)

`Что касается, наконец, до странного вывода о несуществовании видов в природе из того, что естествоиспытатели не могли доселе согласиться в определении понятия вида — я замечу, что строгое определение всякого понятия, обусловливаемого не одним каким-либо, а несколькими взаимно перекрещивающимися и перепутывающимися условиями — всегда затруднительно до неисполнимости. Чего кажется проще понятия дом? Но попробуйте дать ему строгое определение. В понятие о доме, во-первых, входит обитаемость его людьми, а затем, что это есть здание, только известным образом и из известных материалов возведенное. Поэтому, если вы скажете, что дом есть руками человеческими приготовленное (в отличие от естественных пещер) человеческое жилище — вы включите в понятие о доме: кибитки, чумы, палатки, шалаши. Если вы скажете, что это есть каменное, деревянное или наконец железное здание, воздвигнутое для постоянного обитания в нем людей, — вы исключите из числа домов разные казенные и общественные здания: министерства, канцелярии, конторы, банки, клубы, помещающиеся в отдельных строениях, ибо люди в них постоянно не живут, а только на время туда приходят. Если же исключить из определения признак постоянной обитаемости, то включатся театры, церкви, куда тоже собираются люди для известных целей, на известное время. Но не смотря на затруднительность дать строгое определение понятию дом — дома не только в действительности существуют, но на практике; никто даже не затруднится назвать или не назвать известное здание домом.

1.11. Миддендорф - о значении вида (стр.247)

В заключение вопроса о виде приведем слова естествоиспытателя, академика Миддендорфа, который сильно восставал против чрезмерного дробления видов: «По всей вероятности и организмы земного шара постепенным развитием и преобразованием своим обязаны той же самой закономерно действующей силе, которая управляла геологическими переворотами; но мы не должны забывать, что смутную догадку эту пока еще нельзя доказать положительными данными. Если мы не хотим морочить себя и других, то нам, как естествоиспытателям, необходимо остановиться на том, что действительно есть множество видов животных и растений, которые свидетельствуют о переходах от одного вида к другому, и допускают возможность предположить, даже пожалуй доказать косвенным образом, что в течение времени, вследствие изменений, из одного какого-либо вида образовались два или три различных вида. Это встречается чаще; но бывают и такие случаи, из которых можно заключить с некоторым вероятием, что сродные виды сливаются между собой, и притом до такой степени, что естествоиспытателю поневоле приходится предположить помесь…

Но при всем том, несравненно `большая часть видов имеет свои определенные и резко очерченные границы. Все эти виды не сливаются между собой, а отделены друг от друга огромными промежутками, между которыми нет никаких соединительных звеньев. Поэтому и видоделатели и видохранители, т. е. зоологи-практики возможных школ, до поры до времени, не могут не составить союза против Дарвина, который, будучи сам отступником, пристал к партии спекулятивных зоологов, положив в основу своей теории о видоизменениях способность видов легко и сильно подвергаться изменениям, — способность, которой, как доказано опытами, лишь немногие виды отличаются от общей массы их.».¹⁵

Разновидности суть ли начинающиеся виды?

2. Разновидности суть ли начинающиеся виды? (стр.248)

К вопросу о значении вида, о его неизменности и постоянстве мы еще вернемся в последствии; теперь же разберем те выводы, которые считает возможным сделать Дарвин из свойств или характеров, представляемых, по его мнению, изменчивостью видов и преимущественно видов растительных в природе, именно из отношений, которые он находит между разновидностями и видами в родах различного свойства. Выводы эти, приводящие его к заключению, что разновидности суть начинающееся виды, считаются им столь важными, что он неоднократно на них опирается в дальнейшем развитии своего учения. Мы разберем их в том же порядке, которому следовали при изложении их в I главе.

1) Наиболее процветающие или господствующие виды в известной стране чаще других дают происхождение хорошо обозначенным разновидностям.¹⁶

Положение это представляется мне неверным, и с теоретической, и с фактической стороны.

а) Теоретически с Дарвиновой точки зрения можно бы полагать, что если вид сделался господствующим (обыкновенным, широко распространенным, объемлющим большое число особей), то ведь не по чему иному, как потому, что он в весьма совершенной степени применился к условиям своего существования, к своей среде, а следовательно всякое новое изменение его должно иметь очень мало шансов превзойти свою коренную форму и удержаться в борьбе за существование против той, которая в стольких уже случаях оказывалась победительницей. Ведь он прямо же высказывает эту мысль, говоря о наследственной передаче видовых признаков. Если метода Наполеона I побеждать доставила ему господствующее положение, то для чего нужно, чтобы в ней происходило множество изменений? Совершенно напротив, если она столько раз оказывалась хорошей, то отступления от нее, по всей вероятности, произвели бы невыгодные результаты. Изменения в ней могли бы потребоваться лишь с изменением условий войны (например, в свойствах огнестрельного оружия), т. е. тогда, когда метода эта перестанет быть господствующей. Так и господствующие виды. Если бы изменились условия органической жизни, наступил бы, например, новый геологический период — ледники, что ли, стали бы снова распространяться — тогда конечно, чтобы сохранить свое господство, они должны бы были изменяться, производить множество разновидностей или уступить свое место другим; но без этого все их индивидуальные изменения должны погибать бесследно, безрезультатно, и именно у них не должно бы быть хорошо обозначенных разновидностей.

Напротив того, вид малочисленный, малораспространенный указывает на то, что приноровленность его еще или ужe весьма слаба. В последнем случае он будет вымирать, если почему-либо потерял способность к изменчивости, но зато в первом случае изменения, в нем происходящие, должны иметь много шансов на увеличение степени их приспособленности, потому что, по французской пословице, в царстве слепых — кривые короли. Следовательно, в этих плохо прилаженных к условиям своего бытия видах много шансов индивидуальным изменениям (недостатка в которых ведь никогда не бывает) попасть на ступень хорошо обозначенной разновидности, ибо победа для сего потребная сравнительно легка. В полку, где мало офицеров — производство идет быстро, где же их много, там долго сидят в тех же чинах, при одинаковых заслугах.

2.4. Аналогия с политическими организмами (стр.249)

«Если вид сделался господствующим, значит много изменялся и много побеждал, — говорит Дарвин. Это так. — Значит и впредь будет он много изменяться и много побеждать!» Нет, это не так. Изменяться он будет по-прежнему много, но столько же будет изменяться и вид самый не господствующий, ибо в индивидуальных отличиях недостатка не бывает; но с числом одержанных побед увеличивается приспособленность, а следовательно все более и более затрудняются, уменьшаются шансы новых побед. Все слабое уже побеждено, а осталось одинаково сильное. Там же, где побед было мало — это вовсе не резон, чтобы и новые изменения удержали тот же характер. Напротив победа для них легка, потому что враг, против которого им приходится бороться — коренной вид — плох и слаб, а, следовательно, и шансы победы велики, т. е. тут-то и широкое поле для происхождения хорошо обозначенных разновидностей.

Китай давно установился и достиг господства в значительной части Азии, — есть, следовательно, форма господствующая; какие же шансы, чтобы разные части его обособились, восторжествовав над коренной и основной государственной формой (конечно без вмешательства существенно новых условий)? И действительно, он вот уже тысячелетия торжествует над всеми возникающими среди его изменениями. Напротив того, между племенами, занявшими разные провинции Римской Империи (возникающими государствами — обозначивающимися разновидностями, подготовляющимися обратиться в установившиеся политические виды) ни одно не было господствующим и потому то одно, то другое получало перевес: то Вестготы, то Остготы, то Лонгобарды, то Франки одерживали легкую победу; они то дробились, то соединялись. Так и в средние века господствующих государств не было, все они были плохо приспособлены к политической жизни, и потому происходившие в них изменения легко достигали преобладающего значения. У одних развивался дух Римского императорства — и они получали господство (Германия); затем у других королевская власть раньше начала усиливаться — и они торжествовали (Франция); у третьих постоянная война с Маврами возбуждала дух смелости и предприимчивости, случайные заокеанские открытия увеличивали богатство и они получали преобладание (Испания); у четвертых островное местоположение доставляло безопасность, и давало морское и торговое господство, и они явились первенствующей державой (Англия). Когда в России не было еще господствующего общерусского типа, то разные его изменения, Киевский, Суздальский, Владимирский, Галичский, Новгородский, Тверской, Литовский обособливались, становились в нашем метафорическом уподоблении хорошо обозначенными разновидностями. Но, с преобладанием Москвы, развился общерусский господствующий тип, господствующий вид, и шансы на обособленность среди него новых изменений совершенно исчезли. Очевидно, Дарвин смешивает здесь две вещи, победу в войне внешней и победу в войне междуусобной. Вид стал господствующим, потому что оставался победителем во многих встречах с другими видами и более или менее вытеснял их; но для того, чтобы могли в нем образоваться многие характерные разновидности, подготовляющиеся перейти на ступень видов, надо одержать победу в войне междуусобной, против той самой формы, которая оказалась победительной. Это требования между собой противоречивые; господство внешнее может быть достигнуто только при преобладании над всеми внутренними отщепенцами, возобладание же этих последних возможно лишь при слабости, а не при господстве.

`Что показывают политические организмы, тоже должно иметь место и в организмах растительных и животных. Одним словом, недостаток приноровленности, который выражается или в числительной слабости формы, или в исключительности условий, при которых вид может существовать, или в ограниченности области распространения — суть признаки, что для этих форм прогрессивная изменчивость существенно необходима, и что всякое прогрессивное изменение, даже посредственного достоинства, имеет много шансов утвердиться и занять выгодное положение по отношению к коренной форме, т. е. по Дарвинову учению — стать хорошо обозначенной разновидностью, сделаться начинающимся видом. А для господствующих видов, давно достигших уже этого счастливого положения, будет совсем наоборот; изменения не должны бы выходить в них на ступень хорошо обозначенных разновидностей, а оставаться на ступени возникающих и исчезающих индивидуальных особенностей.

б) Фактически и подтвердить, и опровергнуть Дарвиново положение одинаково трудно, потому что в редких флорах, а еще менее в фаунах, найдем мы точное обозначение признаков, по которым могли бы определить степень господства видов, и вместе с тем полное перечисление разновидностей каждого вида, например, у Ледебура «Flora rossica», в некоторых семействах, по крайней мере, с величайшей подробностью перечислены разновидности (семейства Alsineae и Salsolaceae), но вовсе нет указаний, по которым можно бы было решить, какие из этих видов господствующие и какие нет. Напротив того в Крымской Флоре Стевена очень подробно указаны степень обыкновенности, распространенности и числительной силы видов, также как и в Валленберговой «Flora Lapponica», или у Зендтнера «Vegetations Verhalthnisse Sudbayerns»; но только случайно у немногих видов перечислены их разновидности. Однако же относительно некоторых видов несомненно господствующих в странах, где они растут — хорошо известна и степень их изменчивости, и эти отдельные примеры не говорят в пользу Дарвина.

Например, обыкновенная сосна (Pinus sylvestris L.) есть, конечно, во всех отношениях господствующий во всей северной Европе (до Альп) и северной Азии вид, а много ли она представляет, природных разновидностей? Также точно и ель (Picea excelsa Link.) в природе мало изменяется, несмотря на то, что в культуре представила множество изменений, что доказывает изменчивость ее природы. Если же и при такой изменчивой природе она в диком состоянии, при всем своем господствующем положении, все-таки не произвела хорошо обозначенных разновидностей, то это тем сильнее говорит против Дарвинова положения. То же самое относится и к осине (Populus tremula L.). Напротив того, гораздо менее господствующие ильм и вяз (Ulmus campestris L. и Ulmus effusa Willd.), — ибо и на север и на горы не идут они столь далеко и высоко и не представляют таких сплошных насаждений, как только что названные деревья, а попадаются лишь кое-где в лесах, спорадически между другими деревьями, — гораздо изменчивее, и произвели разновидности, считаемые многими даже за виды (Ulmus montana With., U. Suberosa, U. suberosa pumila, U. glabra, U. campestris macrophylla и проч.). Также точно у вовсе уже не господствующих видов Aconitum variegatum L. растущего только в Швейцарии, и Aconitum paniculatum Lam., означено в Продроме Декандоля по 7 разновидностей, т. е. гораздо больше среднего числа, приходящегося на вид вообще в этом изменчивом роде. Aconitum Napellus. L., столь обыкновенный в садах, также едва ли можно считать где-либо господствующим. Область его распространения очень ограничена: во всей Европейской России, на Кавказе и в Скандинавии его нет, в южной Европе также нет. Он распространен лишь по Альпийской цепи; вне ее находится как редкость, `что видно из тщательного обозначения его местонахождения во флорах, например в Англии «Time Herfordshire, Denbigshire and Monmonthshire. Below Staverton Bridge, Devon». В Германии «Eifel bei Prum». Затем означен Успенским у Екатеринбурга, `что сомнительно, на Алтае, близь Красноярска и у Бийска. Но многочисленные разновидности его, во всяком случае, отличены не в Сибири, а в Европе, и здесь растет он только близь ручьев и в сырых местах гор, следовательно, и местонахождение его весьма тесное. Между тем это одно из самых изменчивых растений, так как в Декандолевом Продроме перечислено 29 его разновидностей. Также Alsine pinifolia Fenzl. растет только на вершине Чатырдага, в немногих местах Кавказа, на вертикальной высоте от 2.5 до 3-х верст; между тем этот вид представляет 7 разновидностей. Arenaria graminifolia Schrad. растет по всей России и в Сибири до Камчатки, на Кавказе, и в Европейской России, по крайней мере, встречается очень часто и в большом количестве в губерниях Вологодской и Орловской, следовательно, может причисляться к видам господствующим, но представляет только 3 разновидности. К тому же семейству принадлежащая Stellaria dichotoma, встречаемая лишь в Алтае, Яблонном хребте и Даурии, представляет 10 разновидностей. Столь обыкновенная во всей Европе и России Stellaria nemorum L.. и Stellaria graminea L., которые сверх сего обыкновенны и в Сибири, и составляют везде конечно один из самых господствующих видов — имеют только по 3 разновидности, означенных у Фенцеля (Ledeb. Flora Rossica), столь тщательно указывающего все отклонения от видовых типов. Конечно, можно бы представить примеры и в противоположном смысле, но это ничего не говорит против меня, ибо противного Дарвинову положению я вовсе не утверждаю. Для моей цели вполне достаточно, что при неверности самого теоретического основания этого положения Дарвина (с его точки зрения) едва ли можно сделать другое заключение, как то, что изменчивость видов вообще зависит от особой природы организма и от разнообразия условий, представляемых той местностью, где вид обитает, а вовсе не от его господства.

В приведенном уже выше мной месте из новейшего издания Origine of Species сам Дарвин приходит в сущности к тому же результату; на той же странице, на которой высказывает разбираемое теперь положение, он говорит, что переход от одной ступени развития к другой (индивидуальных изменений, разновидностей, видов) во многих случаях — простой результат природы организма. Я думаю только, что оно и во всех случаях так и есть для индивидуальных особенностей и разновидностей, по крайней мере, так как об изменениях переходящих видовую границу мы фактически ничего не знаем.

2) В каждой стране большие роды представляют большую пропорцию господствующих видов, нежели малые роды.

Чтобы фактически проверить это положение, имеем мы более данных, чем для первого. Флоры больших стран, как России, Германии, Франции, Англии, Скандинавии для этой цели не годятся, ибо авторы их, не имея возможности лично ознакомиться с растительностью столь обширных областей, обыкновенно ограничивают свои показания только распространением растений по всей стране, или в отдельных ее частях, не обозначая числительной силы видов, `что необходимо для составления понятия о господствующем характере их. Гораздо лучшую услугу оказывают в этом отношении флоры отдельных не слишком больших местностей, хорошо отграниченных естественными границами. Посему для проверки этого Дарвинова положения я избрал три попавшиеся мне под руку флоры, удовлетворяющие требуемым для этой цели условиям: флору южной Баварии, по правому берегу Дуная Зендтнера, флору Крымского полуострова Стевена и флору Лапландии Валенберга.¹⁷

По методе, указываемой для этих исчислений Дарвином, я разделил общее число явнобрачных этих флор на две группы, по возможности равночисленные, больших и малых родов. Результаты этой проверки оказались вкратце следующие:

В флоре южной Баварии из 1,640 видов оказалось 792 вида, относящихся к 69 большим родам, и 848 видов, относящихся к 451 малым родам; в первых — отношение господствующих видов к не господствующим составило 1041 : 1000, а во вторых 1048 : 1000.

В Крымской флоре на 1641 вид, к 93 большим родам принадлежит 795 видов, а к малым 846. В первых отношение числа господствующих видов относится к числу не господствующих как 392: 1000, а во вторых, как 391 : 1000.

Наконец во флоре Лапландии на 495 видов, к 31 большому роду принадлежит 233 вида, а к 199 малым 262 вида, и в первых отношение господствующих к не господствующим составляет 958 : 1000, а во вторых 1015 : 1000.

И так все три рассмотренные мной флоры стран чрезвычайно различных, и по климату и по топографическим условиям, одинаково показывают, что пропорция господствующих видов к не господствующим не находится ни в каком отношении к числу видов, заключающихся в родах. Впрочем, как мы видели, Дарвин сам говорит, что такое множество причин стремится замаскировать делаемый им вывод, что он удивляется, как еще показывают его таблицы даже и слабое большинство на стороне больших родов. На основании наших таблиц этого большинства вовсе не оказывается, а напротив того оказывается слабое меньшинство. Следовательно, Дарвиновы результаты, также как и мои, могли происходить чисто от случайности, столь легко возможной в деле, где субъективный взгляд авторов флор, по необходимости имеет такое большое значение. Следовательно, и результат этот, будучи чисто мнимым, не может служить подтверждением Дарвинова учения, хотя по тем же самым причинам я и не утверждаю, чтобы он доказывал противное.

Для моей цели этого вовсе и не требуется, для меня вполне достаточно, что сделанная проверка приводит к заключению, что численная сила родов не находится ни в какой связи с господствующим или не господствующим характером видов, принадлежащих к тем и другим, и что, следовательно, этими соображениями нельзя доказать, чтобы в природе дело шло так, как того требует Дарвинова теория, на основании которой он, однако же, считает возможным даже предсказать свое положение.

Изложение методы, которой я следовал при этой проверке, и вообще подробности и частные выводы помещены в Приложении V.

Считаю нужным здесь еще прибавить, что если распределить роды не на два только, а на несколько разрядов по числу заключающихся в них видов, то не оказывается ни малейшей правильности и в распределении чисел господствующих видов к не господствующим, по таким разрядам родов, как это показывают таблицы, помещенные в Приложении V.

3) В каждой стране виды, принадлежащие к большим родам более изменчивы (т. е. представляют большее число разновидностей), чем виды малых родов.

Желая проверить и этот вывод или точнее положение Дарвина (потому что тех фактов, из которых оно было бы выведено, мы у него не встречаем) — я обратился к разным имевшимся у меня флорам. Но, к сожалению, нашел, что или на разновидности в них обращено очень мало внимания, как, например, в знаменитой Германской флоре Коха; или хотя они часто обозначены, но материал, на основании которого флора составлена, слишком неравномерен для разных семейств и разных местностей, как например у Ледебура, в его «Flora rossica». У него некоторые семейства представляют обильный в этом отношении материал, в особенности семейства Alsineae и Salsolaceae, а другие же весьма скудный. Не обращено на разновидности большого внимания и в Английской флоре Гуккера и Арнотта и в вышеупомянутых флорах Зендтнера, Стевена и Валенберга. Но если таков должен быть характер видов, принадлежащих к большим и малым родам в каждой отдельной стране, то я не вижу причин, почему это не могло бы относиться в такой же мере и к растительности всего земного шара. Если род велик, то значит вообще существуют на земле условия для него выгодные и не только теперь, а уже давно; ибо иначе он не успел бы в относительно короткое время, последилувиальное например, оразнообразиться в столь сильной степени от своего единого родоначальника (ибо каждый род, как мы видели, при изложении учета о расхождении признаков, происходит всегда от одного прародительского вида; схождения, конвергенции характеров, при котором первоначально различные формы, варьируя навстречу друг другу, могли бы слиться в одну группу, Дарвин не допускает). Следовательно, мы имеем, я думаю, право вместо родов какой-нибудь страны обратиться ко всем родам, вообще на земле растущим. Также точно: справедливое для целой флоры должно оказаться справедливым и для отдельных семейств этой флоры. Руководствуясь этими двумя соображениями, я просмотрел в этом отношении на удачу многие из больших, средних и малых родов по Декандолеву Продрому, в последних томах которого на разновидности обращено большое внимание, а также и на некоторые роды и целые семейства Ледебуровой «Flora rossica», флоры Германской Коха и Британской флоры Гуккера и Арнотта. Результаты и здесь оказались неопределенные, большей частью даже прямо противные Дарвинову положению. Представим несколько примеров сначала из Продрома Декандоля, который в данное время представляет собой сумму наших сведений по систематической ботанике двусемянодольных растений. Самый обширный род явнобрачных растений, а если разделить род грибов Agaricus на несколько родов, как делают многие ботаники, то и во всем растительном царстве есть паслен (Solanum) с 851 видом (с недостаточно же известными 912) — при этих видах означено 249 разновидностей. Род этот описан Дюналем, как видели выше, приверженцем так называемых естественных видов, следовательно, склонным соединять формы и считать разновидностями то, `что другие ботаники сочли бы видами. В том же семействе в роде Lycium с 37 только видами перечислено 29 разновидностей, т. е. на 100 видов 78 разновидностей. Второй по объему род молочай (Euphorbia) на 693 вполне описанных видов (всего же перечислено 721) приведено 200 разновидностей, или на 100 видов тоже 29 разновидностей; а в маленьком роде Aconitum, в котором по Продрому считается только 22 вида, означено 86 разновидностей, или на 100 видов 391 разновидность, т. е. слишком в 13 раз больше, нежели у двух самых обширных родов растений. И в том же семействе Лютиковых, к которому принадлежит Aconitum, в обширном роде Ranunculus на 149 вполне известных видов только 80 разновидностей, т. е. на 100 : 54, или почти в восемь раз меньше. В следующем за двумя упомянутыми, третьем по обширности, род крестовик (Senecio) на 561 (всех перечисленных 601) вид — 215 разновидностей (на 100 : 36).

Если обратимся к отдельным флорам, встретим подобные же факты, которых здесь не привожу, но желающих подробнее ознакомиться с ними отсылаю к Приложению VI.

К тому же результату придем, если будем брать во внимание не отдельные роды, а, следуя Дарвиновой методе, разделим все виды одного семейства на две группы приблизительно равные, относя к одной большие роды, а к другой малые, `что представит `большую точность тем, что устранит неверность, могущую произойти от намеренно или даже случайно подобранных примеров. Но при этом нельзя, кажется мне, упускать из виду следующие обстоятельства. Если число разновидностей зависит от возбуждения организма вида различными внешними влияниями, что признает ведь и Дарвин, то простая вероятность заставляет нас принять, что в роде, заключающем в себе большое число видов, хоть какой-нибудь да будет изменчив, или по особенно склонной к изменчивости природе своей (природа голубя например очевидно изменчивее природы гуся), или потому, что подлежит очень разнообразным внешним условиям. Между тем в малых родах и особенно в состоящих из единичных видов весьма легко может случиться, что варьирующих видов вовсе не будет. Поэтому для верности сравнения необходимо исключить из обеих сравниваемых групп те роды, у которых все виды не представляют никакой изменчивости. Справедливость этого условия доказывается и тем, что сам Дарвин, развивая далее свой тезис о преимущественной изменчивости видов, принадлежащих к большим родам, признает это условие, говоря: «Сверх сего виды тех больших родов, которые вообще представляют какую-либо изменчивость, непременно представляют и большее среднее число разновидностей, чем виды малых родов».¹⁸

Для примера возьмем семейство сложноцветных в Русской флоре Ледебура. Оно представляет следующие результаты:

Группа больших родов состоит из 13 родов:

Группа малых родов состоит из 125 родов и 437 видов только с 129-ю разновидностями. Но если из числа этих последних исключить 84 рода с 119 видами, которые вовсе не представляют разновидностей, и соответственно этому исключим и из первой группы роды: Jurinea, Cousinia, Scorzonera и Carduus с 78 видами и только с 6 разновидностями, то получим:

Другие семейства дают нередко больше относительное число разновидностей в видах малых родов, даже без исключения родов, вовсе видовой изменчивости не представляющих, например, семейство Лютиковых. В нем большие роды:

Малые роды заключают 117 видов с 54 разновидностями, так что в первом случае на 100 видов приходится 34 разновидности, а во втором — 46.

Другие примеры относим в Приложение VII.

Это положение Дарвин дополняет или лучше сказать представляет еще в другом виде. Именно, он говорит, как сейчас видели, что ежели виды большого рода вообще представляют какую-нибудь изменчивость, то среднее число разновидностей у них больше, чем в видах малых родов. Но, рассматривая роды, виды коих представляют наибольшее число разновидностей, ни в Продроме Декандоля, ни в отдельных Флорах, я не нашел больших родов, которые в этом отношении могли бы сравняться с некоторыми из малых родов. Самые изменчивые из больших родов не достигают изменчивости, представляемой родом Aconitum, у которого, как мы видели, приходится кругом почти 4 разновидности на вид. В отдельных флорах также ни один большой и средний род не превосходит этой пропорции. Между тем малые роды представляют примеры еще более сильной изменчивости видов. Так Salicornia herbacea, единственный растущий в России вид этого рода, представляет 7 разновидностей, Euphrasia officinalis — 5.

Желая насколько возможно уяснить себе этот предмет, я решился, несмотря на вышеприведенную недостаточность, а главное неравномерность указаний относительно разновидностей как в отдельных флорах (о фаунах и говорить нечего), так и в общих систематических сочинениях, — подвергнуть разбираемое положение Дарвина возможно строгой числовой поверке, и просмотрел с этой целью флоры: Русскую — Ледебура, Английскую Гуккера и Арнотта, весь Продром Декандоля, Синопсис лиственных мхов Мюллера и некоторые семейства по флоре тайнобрачных Германии Рабенгорста, что потребовало немало времени и труда. Результаты этих ботанико-статистических исследований помещены в Приложении VIII.¹⁹

Общие результаты этой проверки могут быть выражены так: по Флоре России Ледебура виды `больших родов представляют немного `большую, а по Флоре Великобритании Гуккера и Арнотта значительно `большую изменчивость, чем виды малых родов, если не обращать внимания на сделанное выше замечание о необходимости исключать из обоих разрядов те роды, виды которых никакой изменчивости не представляют. Если же мы примем это обстоятельство, указанное самим Дарвином, в расчет, как это и необходимо делать, то дело совершенно изменится и перевес изменчивости перейдет на сторону малых родов.

Для двусемянодольных растений земного шара вообще, рассмотренных с этой точки зрения по Продрому Декандоля, также оказывается несколько большая изменчивость для больших родов; но тут не представляется надобности даже прибегать к исключению родов вообще неизменчивых, чтобы убедиться, что это происходит от совершенно посторонних и случайных причин, а не от действительно присущей большим родам большей изменчивости. Именно оказывается, что по мере накопления ботанического материала и большей тщательности обработки, — ставшей в последних томах Продрома монографической, — эта кажущаяся `большая изменчивость больших родов исчезает, сглаживается, так что семейства, описанные в последних 9-ти томах этого обширного сочинения, представляют нам уже некоторый перевес изменчивости в малых родах, или оба разряда родов в этом отношении сравниваются. Что это не зависит от какого-либо специального свойства тех семейств, которые обработаны в последних томах, видно из того, что и первые 11 семейств I-го тома Продрома, которые были более подробно обработаны в другом, начатом только, сочинении старшего Декандоля (Regni vegetabilis systema naturale) представляют такое же отличие от прочих семейств этого тома.

Желая разработать это и для тайнобрачных растений, я рассмотрел в этом отношении мхи по синопсису лиственных мхов Карла Мюллера, и результат оказался резко противоречащим Дарвинову положению. Малые роды в этом классе растений оказываются с гораздо большей изменчивостью, чем большие роды. Чтобы еще более убедиться в этом, я разделил все мхи на три приблизительно равномерных разряда — на большие, средние и малые роды — и результат оказался все тот же, т. е. что наибольшую изменчивость (число разновидностей) представляют малые роды, затем средние, а самую малую — большие роды.

Подобные же результаты получил я, подвергая такому же сравнению печеночные мхи (Hepaticae) и высшие, преимущественно морские, водоросли по Рабенгорстовой тайнобрачной Флоре Германии. Низшие водоросли я не мог принять во внимание, по недостаточности исследования их, так как во многих родах виды лишь просто обозначены без всякого описания. Если бы я их принял в расчет, то результат оказался бы еще более несогласный с положением Дарвина.

`Что касается до животных, то я просмотрел два систематических сочинения о моллюсках, как таких животных, доставляемый которыми материал для коллекции настолько изобилен, что авторы обозначают у них обыкновенно с некоторой подробностью вариации, представляемые видами: именно моллюсковую фауну Сицилии Филиппи и фауну наземных и пресноводных моллюсков Франции Мокен-Тандона. Это последнее сочинение дает результаты согласные с положением Дарвина, а первое ему решительно противоречит.

Из всего этого, кажется мне, мы вправе заключить, что виды принадлежащие к большим родам не обладают сильнейшей изменчивостью, т.е. `большим средним числом разновидностей, чем виды малых родов, и что чем обильнее материал исследований, чем он подробнее и точнее (как для первых 11 семейств ложецветных, второй половины венкоцветных и всех однопокровных и голосемянных растений Продрома Декандоля), тем более сглаживаются различия между видами больших и малых родов в этом отношении. Но перевес, часто падающий на виды малых родов, точно также не может, конечно, привести к заключению диаметрально противоположному Дарвинову. Почему при менее тщательной и подробной обработке материала и при меньшем его изобилии (т. е. при меньшем числе известных видов в каком-либо отделе) оказывается часто перевес изменчивости у видов больших родов, — мы сейчас увидим.

Такую же `большую степень изменчивости видов больших родов приписывает Дарвин не только организмам, живущим в лоне природы, но и тем, которые подпали под влияние человека. «Виды, принадлежащие к небольшим родам, обыкновенно дают меньше разновидностей в естественном состоянии, нежели те, которые принадлежат к большим родам. Отсюда становится вероятным, что виды маленьких родов произведут, при возделывании, меньше разновидностей, нежели уже изменчивые виды больших родов».²⁰ Легко представить примеры, противоречащие этому положению, по всем разрядам возделываемых растений, а также и прирученных животных. В числе огородных растений — капуста принадлежащая к небольшому роду Brassica (в Продроме перечислено с не вполне известными только 36 видов), представляет без сомнения больше разновидностей, чем обыкновенный лук (Allium Cеpa L.) (не говоря уже о чесноке (A. sativum) и других возделываемых видах), — принадлежащий к большому роду Allium, который сравнительно мало изменчив, несмотря на давность культуры, и изменения которого далеко не имеют такого морфологического значения, как разновидности капусты. Также точно и тыквы, представляющие тысячи изменений, принадлежат к небольшому сравнительно роду Cucurbita, но превосходят изменчивостью едва ли не все огородные овощи, за исключением разве картофеля, изменения которого ограничиваются впрочем, неважными признаками клубней, — тогда как у тыкв изменения касаются всех органов и чрезвычайно значительны. Из плодовых растений одно из самых изменчивых есть земляника (Fragaria), принадлежащая к очень малочисленному роду. Она без сомнения превосходит числом своих разновидностей малину, принадлежащую к обширному и очень изменчивому в диком состоянии роду ожина (Rubus). Смоковница или винная ягода (Ficus carica L.), хотя возделывается с незапамятных времен и принадлежит к чрезвычайно обширному роду, значительно уступает, однако же, в изменчивости и груше, и яблоне, и персику, принадлежащим к гораздо меньшему роду Pyrus и к малому роду Amygdalus. Персик также превосходит в этом отношении кизил (Gornus mascula L.), принадлежащий к гораздо обширнейшему роду Cornus. Из цветочных растений — столь необычайно изменчивые георгины принадлежат к очень малому роду Dahlia, заключающему в ce6е 4 или 5 видов, и, несмотря на недавность возделывания, превосходящему почти все другие цветы в этом отношении. Также точно принадлежащий к небольшому роду гиацинт, разновидности которого считаются сотнями, если не тысячами, далеко превосходит своей изменчивостью лилию, принадлежащую к обширному роду. Тоже самое можно сказать о китайской астре (Gallistephus chinensis Nees.), принадлежащей к роду, заключающему в себе 3 или 4 вида, о левкое (Malthiola), желтофиоле (Cheiranthus), тюльпанах, трубкоязычнике (Salpiglossis) (всего I вид), принадлежащих к очень малочисленным родам, сравнительно например с лилиями, или с васильком (Centaurea), все изменения которого ограничиваются цветом венчиков, из голубых делающихся белыми, лиловыми и розовыми, хотя он принадлежит к одному из самых больших родов растительного царства. Из находящихся в культуре хвойных деревьев ни одно не варьирует столько, как восточная туя (Biota oriеntalis), составляющая единственный вид своего рода. Между животными, куры, принадлежащие к очень малому роду Gallus (с 5 или 6 видами), конечно, превосходят изменчивостью утку, принадлежащую к обширному роду. Прирученных млекопитающих слишком мало, чтобы представить подобные примеры, но, во всяком случае, можно сказать, что свиньи и овцы, принадлежащие к очень малочисленным родам, изменились не менее, если не более других домашних млекопитающих, относящихся к обширнейшим родам, как, например, осел.

Таким образом, и относительно домашних животных и растений, и относительно диких, мы видим из приведенных фактов, что величина родов не имеет влияния на изменчивость принадлежащих к ним видов, и что эта последняя зависит или от особых специальных свойств — от природы каждого вида, — или от жизненных условий, в которых они находятся. Иногда можно даже прямо указать, в чем именно эти условия состоят. Например, особенно сильной изменчивостью отличаются роды: Hieracium (на 188 видов 359 разновидностей означенных в Продроме), Saxifraga (на 150 видов 147 разновидностей), Aconitum (на 22 вида 88 разновидностей). Но это — роды альпийские, горные, следовательно, подверженные чрезвычайному разнообразию внешних влияний, тепла и холода, (по возвышению над уровнем моря, близости к ледникам), света, атмосферного давления, отенения, орошения, влажности воздуха, химических свойств почвы — все таких условий, которые в равнинах несравненно однообразнее. Независимо от какой бы-то ни было теории, очевидно, что горные виды, принадлежат ли они к большим или к малым родам, должны представлять большую изменчивость. Также точно должны оказывать большую изменчивость растения, свойственные солончакам, потому что соль бывает примешана к почве в очень различных пропорциях и состав этой почвенной соли в свою очередь очень различен, смотря по источникам происхождения ее. Затем солончак может быть сухим, влажным, или даже соляным болотом; сама почва, к которой примешивается соль, может быть также весьма различна (песчаная, глинистая, известковая). Между тем преобладающее влияние соли так велико, что обусловливает возможность произрастания того же вида при всех этих условиях, отчего и виды эти становятся полиморфными, как Salicornia, Salsola.

Другая причина изменчивости, о которой подробнее будем говорить после, есть способность видов гибридироваться с другими видами того же рода, что зависит от множества условий, — способность, на которую сам Дарвин обратил внимание ботаников. Если растение привлекает много насекомых, если оплодотворение у него более затруднено, чем у других видов — случаи гибридации должны быть чаще. Многие, из происходящих таким образом в диком состоянии гибридных форм, будут, конечно, приниматься ботаниками за разновидности. Но, кроме того, известно из культурных опытов, что гибридация сама по ceбе составляет уже причину изменчивости; она, так сказать, нарушает внутреннее равновесие организма и предрасполагает его к уклонениям в разные стороны.

Наконец по отношению к значительному числу разновидностей, замечаемому в видах многих больших родов, можно представить причину, лежащую не в самом предмете, т.е. не в растениях или животных, к ним принадлежащих, а в их исследователях, т. е. причину не объективную, а субъективную. В самом деле, как уже было замечено в I-й главе, и как сейчас подробнее увидим, — различие между видами больших родов, говоря вообще, слабее, чем между видами малых родов. Если естествоиспытатель-систематик, который пишет монографию такого рода, не любит увеличивать числа видов, полагает, что для характеристики вида необходимы крупные различия (как например Гуккер или Бентгам), ему будет предстоять обширное поле для соединения многих видов, вообще мало между собой отличающихся, и эти, присоединенные им к одному типу, виды назовет он разновидностями, число которых таким образом он значительно увеличит. Но, странным образом, тот же результат получится, если исследователь будет иметь противуположную склонность, если будет стараться возводить в видовые различия всякий замеченный им характер, как скоро он имеет хотя некоторое постоянство и может сколько-нибудь точно и определенно быть обозначен. Для этого ему необходимо изучать все малейшие особенности форм, принадлежащих к большому роду, и, открывая, в числе их, удовлетворяющие сколько-нибудь требованиям постоянства и уловимые для ботанической терминологии, — он необходимо найдет значительное число других признаков, уже совершенно неудовлетворяющих этим условиям (вспомним пример с 27000 экземпляров раковины Neretina) и перечислит их как разновидности, число которых опять-таки возрастет, хотя значение разновидностей в обоих случаях будет весьма различное. В малых родах, с признаками видов более резкими, ни тот, ни другой не впадут в означенные крайности. Первому нельзя будет соединять видов различающихся крупными характерами; второму не будет надобности в изучении мелочных черт строения для характеристики форм, резко отчеканенных, хотя эти мелкие отличия существуют и у этих видов, принадлежащих к малым родам. При подробной, тщательной, монографической и так сказать беспристрастной обработке предмета, это различие необходимо сглаживается, и в видах малых родов все видоизменения их также будут обозначаться. Вот почему, думается мне, в более тщательно и подробно обработанных томах Продрома, малые роды оказались столь же, а иногда и более изменчивыми, чем виды больших родов. — Еще с несравненно большей резкостью проявляется это во мхах.

4) Многие виды, включенные в большие роды, похожи на разновидности, потому что имеют между собой весьма тесное сродство.

Против этого положения спорить невозможно. Оно несомненно верно, но столь же несомненно ровно ничего и не доказывает в пользу Дарвина, ничего не говорит о тождественности видов и разновидностей (начинающихся видов), — о том, что виды больших родов менее постоянны, чем виды малых родов, хотя различие между первыми действительно меньше, или лучше сказать, хотя первые труднее между собой различимы, чем вторые, потому что они стоят ближе друг к другу. Ничего такого положение это не доказывает, потому что оно есть трюизм — вещь сама собой разумеющаяся, которая иначе и быть не может, — и это совершенно независимо от всякой теории происхождения видов. Пусть виды произошли тем путем, который указывает Дарвин, пусть произошли они гетерогенезисом, как полагает Келликер, пусть будут они созданы и навсегда остаются постоянными, не сливаясь друг с другом, не изменяясь ни постепенно, ни быстро скачками и не переходя в другие виды, как думал Кювье: — при всех этих предположениях, виды больших родов должны представлять меньшее между собой различие, быть более похожими друг на друга, чем виды малых родов, и это по следующей весьма простой причине. В самом деле, `что такое род? Будет ли это нечто независимо от нас существующее — нечто объективно данное, или только ухищрение нашего ума, для подведения разнообразных форм природы под некоторые более или менее определенные категории, для легчайшего их обзора, во всяком случае, род будет представлять собой некоторую сферу признаков известной обширности, хотя впрочем и не строго определенной, не всегда равного размера, особенно в различных группах (высших категориях деления). Признаки, принимаемые во внимание для обозначения этих групп, берутся, в целых обширных отделах организмов, от тех же самых органов и по возможности от той же степени различия этих органов. Так, например: во всех явнобрачных растениях за родовые признаки принимаются известные степени различия в строении частей цветка или плода. Систематики всегда стараются, чтобы признаки эти были по возможности одинакового достоинства, одинаковой степени важности, чтобы род был так сказать, равен по значению другому роду. Конечно, нельзя сказать, чтобы это всегда достигалось, чтобы все роды, точно также как и все другие степени деления, были между собой равно значительны; в особенности этого нельзя сказать про роды, установленные разными авторами. Когда все растительное и животное царство обозревается одним гениальным ученым, как например Линнеем, или, если хотя и не все, то большая часть животного царства — одним ученым, как Кювье; то равномерность, равнозначительность родов лучше достигается, чем при обработке различных классов или семейств различными учеными. Во всяком случае, к этой равноценности родов, по крайней мере, стремятся систематики, как зоологи, так и ботаники. Но — и это для нас в настоящем случае главное — при установлении обширности сферы родового понятия, никогда хорошим систематиком не принимается во внимание числительная сила рода (число заключающихся в нем видов). Во многих случаях, даже в большинстве, она и не могла быть принимаема во внимание, ибо первоначально, при установлении рода, вовсе не была известна. Иная форма растительная или животная, признанная достаточно отличной от других известных форм, чтобы быть отнесенной к новому роду — лишь впоследствии, при исследовании дальних стран, оказывалась богатой видовыми различиями. Если теперь в эти сферы известной средней величины (т. е. роды), хотя и не строго одинаковой, и могущие, положим, превосходить друг друга иногда вдвое или втрое, будет размещено, совершенно независимо от этой их не всегда равномерной величины, крайне различное число форм (видов): в иную по паре, по полудесятку или дюжине, а в другую по нескольку сотен форм, сходных по известным признакам (родовым), и различных по другим (видовым); не необходимо ли, чтобы различия эти оказались менее значительными там, где в сферу рода попадет несколько сот видов, чем там, где их попадет несколько единиц, или немного десятков? Может конечно случиться, при неравномерности родов, что большее число видов попадет в род, представляющий собой и более обширную сферу, а малое число видов в род с тесной сферой; может конечно случиться и наоборот: но и то и другое будет частным случаем, вообще же, — средним числом, — где число форм, включенных в одну сферу, больше, там и сродство между этими формами, т. е. близость между ними, будет значительнее, и следовательно различение между ними труднее. Пусть, например, виды двух родов различаются между собой, преимущественно, по формам листьев. Если в одном роде пять-шесть, десять или дюжина видов; конечно листовые различия могут тут быть характернее, резче, очевиднее, чем, если для взаимного различения каких-нибудь двух или трех сот видов, нужно будет подметить столько же различий в листовых формах. Сказанное о листьях относится и ко всякому другому органу и к могущим встретиться комбинациям их, которые, не должно забывать, не все возможны, или по крайней мере не все встречаются, хотя бы вследствие некоторой соответственности роста. Дело это столь просто и ясно, что дальнейших разъяснений, пожалуй, и не требовало бы; поясним, однако же, его примером. Роды крестоцветных Arabis и Turritis различаются между собой лишь тем, что у первого семена в каждом гнездышке стручка (разделенного продольной перегородкой на два отдельных гнездышка) расположены в один ряд, а у второго в два ряда; прочие признаки плода и цветка у обоих сходны. Очевидно следовательно, что родовые сферы их одинаково обширны, признаки, служащие для их различения, взяты от одних и тех же органов и одинаковой важности, и нельзя придумать ни малейшего резона, почему бы одна из этих сфер, один из этих родов способен бы был заключать в себе; большее число разнообразных и хорошо отличимых форм, нежели другой. Но в первом роде перечисляет Декандоль в Продроме 66 видов, а во втором только 3. Очевидно, что, при прочих равных условиях, будет легче различить между собой эти три формы, чем те шестьдесят шесть, и оно действительно так и есть: три вида Turritis отличить очень не трудно, по весьма определенным признакам, а у многих видов рода Arabis отличия весьма трудно выразить словами, как например у Ar. alpina L. и Аг. albida Stev., у Arabis sagittala Dс. и Arabis hirsuta Scop, и т.### д. В большом роде, следовательно, легче сделать ошибку, признать видом то, `что в действительности составляет только разновидность, или наоборот отнести действительный вид к разновидностям одного вида. Но затруднение это понятно само по себе, и не ведет ни к какому заключению о способе происхождения видов, о их тождестве с разновидностями, потому что затруднение это, зависящее от близости форм, неизбежно во всяком случае, каким бы путем виды ни произошли. Так ста овцам будет, во всяком случае, теснее, чем десяти, в хлевах одинакового размера, все равно от того ли их стало сто, что первоначально загнали в хлев сотню штук, или оттого, что их столько наягнилось от первоначального гораздо меньшего числа. Теснота, близость по пространству соответствует, в этом несколько грубом, но верном примере, тому, `что мы называем близостью сродства, необходимо ведущей за собой трудность отличимости между видами рода. Как в примере овец ничего нельзя заключить о первоначальной, или впоследствии только происшедшей причине тесноты их помещения, так и по меньшей различимости видов больших родов, нельзя заключить о способе происхождения форм, об отношении между видами и разновидностя

5) Виды больших родов относятся друг к другу, как разновидности одной вида между собой.

Независимо от меньшего различия между видами больших родов, — сравнительно с видами малых родов, — только что нами разобранного, Дарвин видит еще то сходство между видами больших родов с одной стороны, и разновидностями одного вида с другой, что различия между первыми, так сказать, не распределены равномерно между всеми, а сгруппированы так, что образуют группы между собой теснее соединенные, более сходные, более сродные, чем виды одной группы с видами другой. Через это проявляется именно тот образ сродства, который он графически изобразил в своей таблице расхождения характеров. Один вид, изменяясь в разные стороны, произвел разновидности и другой вид также. Затем различия этих разновидностей, через длинный ряд поколений, усилились и достигли видового значения, — многие промежуточные формы исчезли, и виды явились достаточно отграниченными между собой; но все-таки, происшедшие от одного вида сохраняют более сродства между собой, чем с теми, которые произошли от другого, — и вот мы получаем в роде то, `что называется подродами (Subgenus). Существование этих подродов само по себе еще ничего не говорить в пользу Дарвина, потому что такой порядок, такое размещение органических форм, есть необходимое требование всякой системы, есть то, что мы называем riерархизацией форм. В самом деле, если бы различия между видами одного рода не были меньше, слабее различий их с видами другого рода, то не было бы ни надобности, ни возможности устанавливать родов; — все виды равномерно распределялись бы (по степени их сродства или различия) по всему семейству, и, проведя наше требование равномерности отличий далее, мы таким же путем дошли бы до ненадобности и невозможности установления семейств, отрядов, классов; так что, в конце концов, ни растения, ни животные не представляли бы никакой системы, никакой группировки. Образцом их должна бы в таком случае служить толпа народа, собранная на площади, а не армия, расположенная по корпусам, дивизиям, полкам, батальонам, ротам, взводам. Но и армия не может еще служить вполне верной эмблемой или изображением естественной системы. В армии все симметрично: одна рота равна всякой другой и солдаты одной роты относятся друг к другу также точно, как солдаты всякой другой роты. Такой симметрии мы не вправе ни ожидать, ни требовать от группировки организмов в природе; и как существование riерархизации вообще, так и отсутствие симметрии не составляет еще доказательства, что дело происходило именно так, как говорит Дарвин, и не в этом заключается доказательная сила приводимого им положения. Он говорит, что эта неравномерность сродства, это распределение и эта riерархизация видов на подчиненные родам группы и подгруппы преимущественно свойственны большим родам; а в больших родах, первоначальный характер разновидностей (которые суть начинающееся виды) должен быть еще в значительной степени присущ видам, и потому эти новые виды, недавние, так сказать еще не отрешившиеся от своего разновидностного характера, преимущественно заключающиеся в больших родах, — должны еще, подобно настоящим разновидностям (около их типических видовых форм) сохранять свою группировку, `что и дает происхождение подродам. Таков без сомнения ход мыслей Дарвина, развитый во всей полноте.

Да, это действительно должно бы быть так; но неумолимые факты опять не согласны с этим выводом, или лучше сказать с этим требованием теории. На деле, как большие, так и малые роды иногда делятся на подроды, а иногда нет; хотя, — надо и здесь заметить, — старания ботаников и зоологов направлены именно на разделение больших родов на такие группы, чтобы мочь совладать с огромным числом заключающихся в них видов и расположить их в естественный порядок. Так поступают они и теперь, так поступали и прежде, когда еще не было на свете Дарвинова учения. Между тем относительно малых родов, виды которых легко обозреть у систематиков гораздо меньше побуждений поступать таким образом; и если и в них отмечаются подроды, или так называемые секции, то единственно потому уже, что они сами собой бросаются в глаза.

Пусть говорит за нас в этом деле, опытнейший в систематической ботанике из современных ученых Альфонс Декандоль: «Роды замечательнейшие по числу подродов суть:

Таблица V

Напротив того: Astragalus (244 вида), Acacia (258), Mesembryanthemum (316), Senecio (601) — роды не менее естественные и с многочисленнейшими видами, не представляют никакого деления на секции, или подроды, или, что тоже самое, другими словами — состоят из одного подрода, — (т. е. различие между видами их почти равномерно, не соподчинено, не riерархизовано). — Вообще же обилие родов без разделения на подроды указывает на несовершенное состояние науки (заметим — вообще родов, а не больших только). По мере хода нашего труда число подродов возрастало, и вследствие того реже стали предлагаться роды с ничтожными характерами и без пользы меняться названия».²¹

Относительно рода Senecio (крестовик), третьего по числу видов, замечательны слова Августа Пирама Декандоля, доказывающие, что с его стороны не было недостатка в старании подразделить этот род на подроды. «В этом роде, — говорит он, — по числу видов самом большом в семействе, после повторенных усилий естественного расположения их, оказавшихся тщетными, я принял просто географический порядок, чтобы не содействовать фальшивой группировке». ²²

И действительно, род Senecio вместо групп, основанных на каких-либо признаках, разделен на отделы, озаглавленные: Кавказкие, Китайские, Kaнские, Австралийские, Чилийские, Бразильские и пр. — Из очень больших родов сюда же принадлежат еще Piperomia с 389 видами, Eupatorium 302, Baccharis — 229. Вообще я насчитал в Продроме 27 родов (из 93) имеющих более 100 видов, и 54 (из 145), имеющих от 50 до 100 видов, которые не делятся на подроды или секции, а только на совершенно искусственные отделы, помогающие при определении, но никакого естественно-систематического значения не имеющие.

Может быть, мало знакомые с требованиями научной систематики сочтут произволом с моей стороны принятие одних делений: на подроды (Subgenera), секции (Sectiones) за соответствующие требованиям, выраженным Дарвином в разбираемом положении его, а других: на серии (Series), просто на параграфы (§§) или на подразделения, обозначенные буквами или другими знаками, — за несоответствующие его мысли. Между тем этот последний разряд делений весьма часто употребляется в больших родах и чрезвычайно редко в малых; таким образом, выходило бы, что этим произвольным приемом я опровергаю Дарвиново правило. Такого рода возражение было бы совершенно неосновательно. Деления второго разряда не имеют никакого значения, кроме искусственного средства, придуманного ради удобства, распутаться в очень большом числе предметов или ради облегчения при определении или запоминании. Очевидно, что такие деления, не имеющие никакого внутреннего существенного значения, можно сделать всегда и во всем, ибо все можно разделить, принять любой признак за положительный, а все под него неподходящее за отрицательный. Чтобы не выдумывать примера, я возьму действительный. Род Bertya из семейства молочайных (Euphorbiaceae) разделен в Продроме так:

а) Листья по форме различные, только не узколинейные.

б) Листья узколинейные.

Очевидно, что такое деление никакого систематического значения не имеет и что при такой методе отсутствие или присутствие деления в большом или малом роде может быть только произвольным.

Но не только такое деление всегда возможно — почти всегда возможна и такая группировка. Невозможна была бы она только в том почти невозможном случае, если бы относящиеся к одному роду виды (или вообще предметы) совершенно равномерно друг от друга отличались, по всем своим признакам, со всех сторон, ибо тогда, очевидно, должно бы быть столько же групп, сколько группируемых предметов. Следовательно очевидно, что, выражая свои положения, Дарвин ничего иного но мог иметь в виду, как деления естественные на так называемые секции или подроды, а не искусственные, так сказать мнемонические деления, придуманные единственно для облегчения пользования систематическими сочинениями. Но если бы даже это было и не так, то очевидно, что и во всяком малом роде, если он состоит по крайней мере из двух видов, можно сделать такое деление, можно установить такие группы, что и делается в тех флорах, которые пишутся для начинающих, и носят название аналитических ключей (clavis analytica).

Кроме сего есть еще много больших родов, которые, хотя и имеют подроды и секции, но их очень мало и они так неравномерно распределены, что большинство видов их принадлежит к одной и той же секции, так что виды вовсе нельзя считать сгруппированными около какого-нибудь типа. Так например, род Artemisia (полынь) имеет всего 4 секции на 185 видов, а род бессмертников (Gnaphalium) 2 секции на 107 видов, большой род колокольчиков (Campanula) на 182 вида имеет только 2 секции. В роде Lobelia из 176 видов, сгруппированных в 3 секции — на одну из них приходится 142 вида; в роде Ipomaea из 282 видов, сгруппированных в 3 секции, на одну из них приходится 219; в роде Psychotria 177 видов делятся на два параграфа, из коих в первом 15 видов, а во втором 162, прочее же деление географическое, `что конечно вовсе не подходит под мысль, выраженную Дарвином.

С другой стороны, роды с очень малым числом видов имеют часто весьма значительное число подродов или секций, хотя по предыдущему положению Дарвина эти виды всего более должны быть различны от разновидностей, и потому менее всего должны бы группироваться по подродам, как бы около своих типов, или, по крайней мере, в гораздо меньшей степени, чем в больших родах. Таких родов, имеющих не более 10 видов (следовательно, меньше среднего числа, приходящегося на род вообще, и гораздо меньше, если исключить одновидные роды, которые конечно секции иметь не могут²³), но делящихся на две или более секций, я насчитал 264, с 624 секциями, и сверх сего имеющих от 11 до 15 видов, и, по крайней мере, с 3 секциями, еще 24, с 85 секциями. Очень часто они имеют столько же видов, сколько и секций, например, в роде Sloanea (Tiliaceae) каждый из 5 видов принадлежит и к особой секции, и вообще отношение числа секций к числу видов в этих небольших родах гораздо сильнее, чем в больших.

Наконец есть еще много средних родов от 16 видов и выше, (но еще не могущих быть причисленными к большим родам, т. е. имеющим не менее 48 видов), которые заключают в себе чрезвычайно большое число секций — относительно гораздо большее, чем большие роды. Из этих последних, как мы видели, самое большое как абсолютное, так и относительное число секций или подродов имеет род Begonia, у которого все же приходится не менее 6 видов на каждую такую группу, а например род Bernardia (Euphorbiaceae) имеет 7 секций на 21 вид, Pera (Euph.) 5 на 17, Trigonostemma даже 7 на 16. Я отметил таких 18 родов, имеющих 122 секции (подробности см. Приложение IX).

Из сказанного мы видим, по крайней мере, что из положения Дарвина есть столько исключений, что его нельзя признать за правило. Но этого мало, оно оказывается совершенно несостоятельным, если подвергнем его несколько строгой количественной поверке. В самом деле, `что хотел сказать Дарвин своим положением? Одно из двух или, что между большими родами пропорция таких родов, в которых виды группируются на подроды или секции, значительнее, чем между малыми; или что виды больших родов (будучи более схожими с разновидностями) имеют так сказать `большее, преимущественное стремление группироваться в промежуточные группы — подроды или секции. Но первое есть необходимый результат простой числовой вероятности, независимо от какого бы-то ни было особенно специального свойства больших или малых родов; а второе неверно — неверно в поразительной степени.

В самом деле, при первом предположении, оказывается, что больших родов, заключающих в себе более 50 видов, 239, и если исключить все роды, имеющие только один вид, то они будут включать в себе немногим более половины всех видов двусемянодольных. Если бы они все без исключения делились на подроды или секции, то, чтобы и малые роды представляли такую же пропорцию родов, делящихся на подроды, надо, чтобы они все — 3111 — имели это свойство; но тогда мы должны бы были прямо сказать, что виды малых родов имеют несравненно `большую склонность группироваться на подроды и секции, чем большие, представляя, по меньшей мере, 6222 секции, считая по две на каждый, как возможный минимум. По счету же всех подродов или секций больших родов оказывается только 937, т. е. слишком вшестеро меньше. Итак, принимая, что деление на подчиненные группы, стоящие между родами и видами, не составляют особенности ни больших, ни малых родов, — необходимо допустить, что пропорция больших родов, делящихся на секции, должна уже, но одной числовой вероятности, быть гораздо больше, чем в малых родах.

Если же смотреть на этот вопрос с другой точки зрения (при втором предположении), т.е. стараясь определить: выказывают ли виды больших родов большее стремление или склонность группироваться в подчиненные группы — секции или подроды, мы должны бы сказать, что эти склонности их или стремления были бы равны в том случае, если бы на число видов всех малых родов приходилось бы столько же секций или подродов, сколько приходится их на число видов всех больших родов (по равенству распределения видов между теми и другими). Но это не только так и есть, а виды малых родов имеют в этом отношении даже большое преимущество перед большими. В самом деле, мы видели, что все большие роды имеют в совокупности только 937 секций; между тем как из малых родов только те, о которых мы упомянули выше, дают уже 831 подродов или секций. Если присоединить сюда все роды с 11 — 15 видами с 2 только подродами (имеющие более двух включены уже в число 831) и все остальные роды с 16 — 47 видами, с невыдающимся чрезвычайно числом подродов; то мы получили бы, по крайней мере, в полтора раза большее число подродов для малых родов, чем для больших. Результат этот столь ясен, что я не счел нужным этого просчитывать, `что напрасно заняло бы много времени.

Таким образом, мы вправе сказать, что и это положение Дарвина установлено им без доказательных оснований, и не выдерживает критики; что группировка видов по секциям или подродам не зависит от величины родов, а зависит опять-таки от их специальных свойств или природы. В некоторое доказательство зависимости этого свойства именно от природы организмов могу указать на семейство Begoniaceae. Оно состоит всего из трех родов, из коих большой род Begonia представляет наибольшее число подродов, именно 61 на 355 видов, но и два остальные рода имеют еще большее относительное число этих подчиненных делений, чем бегония, именно Casparya 8 секций на 22 вида и Mezierea 2 секции на 3 вида.

Строгой численной поверке подверг я еще разбираемое теперь положение Дарвина, на основании материала, представляемого Синопсисом мхов Мюллера. Эта поверка, подробности которой приведены в Приложении X, показывает, что, как раз наоборот, малые роды представляют гораздо большее число подродов и секций, чем большие роды, и это еще в гораздо сильнейшей степени, чем двусемянодольные явнобрачные растения по Декандолеву Продрому.

Такой же вывод представляют нам и роды животного царства, только здесь, по несуществованию общего систематического сочинения в роде Продрома, мы можем представить лишь отрывочные факты из разных классов животных. Так по Гибелю²⁴ число ныне живущих млекопитающих составляет 1368 видов, распределенных на 255 родов. Вычтя из этого числа 101 одновидный род, получим 1267 видов и 154 рода, что даст средним числом немногим более 8 видов на род. Половина всех видов заключается в 21 роде, имеющих 17 и более видов²⁵ — число, которое мы и можем принять для обозначения большого рода. Из больших родов найдем, что ни белки (Sciurus), ни мыши (Mus), ни полевые мыши (Arvicola), ни роды летучих мышей, Dysopes и Phyllostoma, ни грызун Meriones не подразделяются на характерные группы;²⁶ также и близко к последнему подходящие по числу видов роды Nycticejus (из летучих мышей) с 15 видами и Lepus (заяц) с 14 видами, тоже не допускают иного деления, кроме географического. Напротив того очень многие малые роды разделяются на хорошо характеризуемые подроды, например кабарга (Moschus) имеет 4 вида группирующихся в 3 подрода, двуутробки Petaurus и Dasyurus имеют на 5 видов по 3 подрода; обыкновенные тюлени (Phoca) и к тюленям же принадлежащий род Leptonyx на 4 по 2, грызун Loncheres на 6 — 3 и т. д. И здесь на малые роды в совокупности приходится более подродов, чем на большие.

Пресмыкающиеся и земноводные по Дюмерилю и Биброну²⁷ дают результат в общем согласный с положением Дарвина, но с весьма слабым преимуществом для больших родов в числе подродов. Притом же число подродов и других подразделений родов, принятых в этом сочинении, вообще незначительно. В обоих этих классах описано в означенном сочинении 373 рода с 1400 видами, разделенных на 108 подчиненных групп (из коих не более 66 могут быть приняты действительными естественными подродами). Вычтя 178 одновидных родов, будем иметь 195 родов с 108 подродами и 1232 видами. Из них 40 больших родов имеют 59 подродов с 616 видами; 155 малых родов — 49 подродов также с 616 видами. Но и относительно этих двух классов исключения очень обильны. Так весь отряд черепах не подходит под Дарвиново положение; именно на 2 больших рода, заключающих в себе почти половину всех видов черепах (56) перечислено лишь 3 подрода в роде Testudo; а в 14 малых (6 одновидных, как само собой разумеется, из расчета исключаются) на 58 видов установлено 9 подродов или вообще подчиненных делений. Разбирая отряд черепах по более новому сочинению Штрауха, находим, что число видов увеличилось с того времени почти вдвое, и отряд делится на 29 родов, (из коих 9 одновидных) с 203 видами. Более половины всех видов заключается в трех родах: Clemmys (62 вида), Testudo (28 видов) и Trionyx (20 видов), что составляет 110 видов и кругом по 37 видов на род. Малых родов будет 17 с 94 видами. Число всех подродов или подразделений, принимавшихся разными авторами за роды или подроды и самим академиком Штраухом большей частью отвергаемых, будет 32,²⁸ которых как раз поровну, — по 16, приходится как на большие, так и на малые роды, `что, принимая число видов каждого из этих отделов за 1000, составит для больших родов 145, а для малых 170; так что в этом отряде виды малых родов имели бы большее стремление группироваться в подчиненные группы, чем виды больших.

Разберем с этой целью некоторые сочинения о моллюсках, именно кроме упомянутой фауны Мокен-Тандона еще общее сочинение Пфейфера о земляных моллюсках вообще. Мы опять получим те же результаты, которые дали нам растения и млекопитающие животные. Именно у Мокен-Тандона 4 больших рода с 130 видами подразделены на 34 подрода; а 21 малый род (за исключением одновидных), с 133 видами, — на 42 подрода. По монографиям Пфейфера в 80 родах (за исключением 8 одновидных) перечислено и описано 6,410 видов и эти последние сгруппированы в 507 подчиненные отделы, но не только в настоящие подроды, а в большинстве случаев в другие более или менее искусственные группы. Немногим более половины всех видов — 3,243 — приходится на два рода: Helix (с 2,143 видами) и Bulimus (с 1,100 видами), сгруппированных в 201 подчиненную группу; тогда как 78 малых родов (на которые здесь приходится все еще кругом по 37 видов), с 3,167 видами, подразделены на 306 таких же подчиненных групп. При этом не лишним будет заметить, что именно в таких родах как Helix и Bulimus употреблены зоологами систематиками все возможные усилия для их разделения на подчиненные группы, чтобы иметь возможность разобраться в этом наплыве форм, тогда как в малых родах можно бы сделать совершенно подобные же деления, но это опускается, собственно по отсутствию всякой практической надобности.

Из сопоставления всех приведенных фактов, кажется можно вывести утвердительно, что и это положение Дарвина об аналогии видов больших родов с разновидностями, заключающееся в группировке первых в группы около одного типического вида, подобно тому, как группируются разновидности около типической формы, — в большинстве случаев на деле не подтверждается. Такое мнение может, конечно, легко образоваться при первом взгляде на огромное число подродов или групп, представляемых иными большими родами, как Begonia между растениями с 61 секцией, или Helix с 135 группами. Но и малые роды с видами, по мнению Дарвина, более определенными и резкими, не только делятся точно также на подроды и вообще подчиненные группы, но обыкновенно еще даже в сильнейшей степени, чем большие роды; так что можно бы сказать, что виды малых родов имеют еще большее стремление группироваться таким образом, чем виды больших родов.

6) Виды, имеющие весьма близкое сродство с другими видами, и тем походящие на разновидности, часто имеют очень ограниченное распространение.

Подвергнуть это положение строгой поверке чрезвычайно трудно, почти невозможно, потому что, не говоря уже о животных, но и для растений нет для этого достаточно точного материала. Прежде всего, нужно бы определить, какие виды считать весьма близкими? Всего лучше, кажется, будет признать таковыми те, которые считаются одними авторами за виды, а другими, столь же основательными, за разновидности, ибо это без сомнения указывает на их близость. Мы и рассмотрим распространение нескольких таких видов, но только в виде примеров, потому что полное исследование этого вопроса, такое, которое могло бы дать числовые результаты, хотя бы только для одних растений, потребовало бы громадного труда, который едва ли бы оправдался полученными результатами. Но прежде, чем представить обещанные примеры, сделаем несколько замечаний, которые покажут, как неверно поставлен Дарвином самый вопрос, который он решает в смысле, соответствующем требованиям его теории.

Во-первых, относительно самих разновидностей, он принимает, что типическая разновидность, обозначаемая по принятому обычаю буквой α, или вовсе не обозначаемая, — всегда имеет обширнейшее распространение, чем прочие разновидности, обозначаемые другими буквами греческой азбуки, и считает это даже трюизмом, потому что ту форму и приняли за типическую, нормальную, которая наиболее распространена, наиболее обыкновенна. Но это для многих случаев не верно, ибо за типическую разновидность часто была принимаема та, которая или одна только и растет в первоначально исследованной стране, где вид был прежде всего найден, или в ней наиболее распространена. С нахождением вида в других странах, весьма часто должно случаться, и действительно случалось, что другие разновидности, считавшиеся отклонениями от типа, оказывались гораздо распространеннее типической. Первый наудачу взятый мной пример показывает это. Вид Polygonum Bellardi (Беллардова гречиха) установлен итальянским ботаником Аллиони для Пьемонта. Типическая разновидность его α распространена в юго-западной Европе и в Сирии, β за Кавказом, в Малой Азии, в Синайской пустыне, в Среднеазиатских степях, на Алтае и в Забайкальских странах; a δ в южной Европе и на Кавказе. Очевидно, что ни про одну из них нельзя сказать, что она менее распространена, чем остальные, и даже разновидность β очевидно распространеннее чем α. Подобных примеров можно представить в каком угодно количестве.

Во-вторых, весьма часто разновидности не суть географические, а топографические, т. е. распространены не по различным странам, а по различным местностям и почвам; и в этом случае, если какая-нибудь почва или местность (например, сырая болотистая) занимает в одной стране большее пространство, чем прочие, то и разновидность будет распространеннее, а в другой стране это может быть наоборот. В числе этих различных местностей есть сравнительно всегда очень мало распространенные, — и они-то именно всегда почти обладают особыми характеристическими разновидностями, таковы: высокие части гор, морские прибрежья и т. п. Как пример приведу чрезвычайно распространенное растение Polygonum amphibium. Оно растет во всей Европе и Сибири, в Китае, Индии, в Северной Америке, в Мексике и на мысе Доброй Надежды. Типическая разновидность α natans растет в самой воде, β coenosum по краям вод, γ terrestre по неглубоким рвам и рытвинам, δ maritinum в приморских болотах около Балтийского моря, ε Muhlenbergii в арктической и умеренной Северной Америке и в Мексике. Очевидно, что первые четыре распространены на столько, на сколько многочисленны те местности, в которых они растут. Что же касается до последней, которая есть разновидность географическая, то область распространена ее чрезвычайно обширна. Но все же, скажут, менее обширна, чем любая из первых трех. Конечно, но это, потому что первоначально исследовали Европу, а потом уже Америку; если бы было наоборот, то эта разновидность ε была бы разновидностью α. и считалась типической и отклонения от нее были бы более распространены. Некоторые ботаники считают эту разновидность ε за особливый вид. В таком случае это будет вид близкий к Polygonum amphibium, а между тем очень распространенный. Совершенно такое же замечание можно сделать относительно необычайно распространенных растений Polygonum aviculare и Polygonum persicaria.

В-третьих, приведенный Дарвином пример из Британской флоры, — что, по исчислению Ватсона, 53 разновидности занимают средним числом, 7,7 ботанико-географических областей, на которые разделяется Великобритания, а 63 близких вида только 6,9 областей, вид же вообще распространен на 14,3 областей, — ничего не доказывает, потому что, и эти близкие виды, и эти разновидности не принадлежат исключительно Великобритании, а в других странах может быть имеют гораздо обширнейшее распространение. Сверх сего многие из этих разновидностей без сомнения топографические и следовательно, если какая-нибудь местность или почва сама по себе мало распространена, и не находится во многих ботанико-географических областях Великобритании, то в них конечно будет недоставать и соответствующих разновидностей.

В-четвертых, если рассматривать разновидности не как уклонения от типа, а как формы, на которые тип, вид, разделяется под влиянием внешних условий, то каждая разновидность, конечно, будет вообще иметь меньшее распространение, чем вид вообще (т. е. все разновидности вместе). Так как это само собой разумеется, то не это, конечно, имел в виду Дарвин, устанавливая свое положение. Но из этого необходимо следует, что если то, `что он называет близким видом, есть неправильно отделенная от вида разновидность, то она, конечно, будет иметь меньшее распространение, чем вообще вид, от которого она отделена и которого она составляет только часть, точно также как виды, отделенные от родов и возведенные в самостоятельные роды, будут иметь меньшее распространение, чем те роды, от коих они отделены и чем роды вообще. Но это трюизм равнозначительный аксиоме, что часть меньше целого, и потому также ровно ничего не доказывает. Другое дело конечно, если вид, хотя и близкий, но настоящий и правильно отграничен от соседних видов.

После этих общих замечаний, подрывающих все значение Дарвинова положения, представим примеры, несомненно, близких видов, имеющих, однако громадное распространение. Обыкновенная ель (Picea exelsa Link.) и ель сибирская (Picea obovata Led.) суть без сомнения весьма близкие виды. Первая из них растет во всей северной и средней Европе и Европейской России, на Пиренеях, Альпах, Карпатах, Кавказе; а вторая в восточной части северной России, в восточном Финмаркене и во всей Сибири, Манчжурии и на Курильских островах. Лиственница европейская, сибирская и даурская составляют, конечно, весьма близкие виды; области их распространения, однако же, очень и притом одинаково обширны. Сосна корсиканская (Pinus Laricio Poir.) и сосна австрийская (P. austriaca Hoess.) принимаются также иными за виды, другими за разновидности. Первая распространена на юге Европы, от Ю. В. Испании до Греции, а вторая от Калабрии, через всю Австрию, Европейскую Турцию и Грецию до Малой Азии. Но у этой сосны есть действительно разновидность с весьма ограниченным распространением, именно крымская сосна (Pinus Taurica). Кипарис горизонтальный и пирамидальный (Cupressus sempervirens L. и С. horizontalis Mill) почитаются некоторыми (по моему мнению, несправедливо) видами, а другими разновидностями — распространены в диком состоянии в горах Крита, М. Азии, Сирии, Персии и на Гималаях. Juniperus рhoenicea L. и J. turbinataGuss., считаемые иными ботаниками за разновидности, растут совместно по всей южной Европе и северной Африке и на Канарских островах. Летний и зимний дубы — Quercus pedunculata Hoffm. и Q. sessiliflora Salisb. — виды очень близкие и почитаемые Декандолем Младшим лишь за разновидности Линнеевского Quercus Robur, распространены одинаково по всей Европе и Закавказью и З. Азии, но так, что первый идет несколько далее на север, а второй на юг и восток. Третья форма Quercus pubescens Willd., принимаемая многими ботаниками за самостоятельный вид, также имеет огромное распространение по всей Ю. Европе, Крыму, Закавказью и М. Азии, на севере доходит только до северной Франции, Бадена, Богемии и Подольской губернии. Другие три вида дуба Quercus lusitanica, Quercus infectoria и Quercus Mirbeckii Dur., тоже считаемые иными ботаниками за разновидности первого, растут первый в Испании и в части М. Азии (в древней Памфилии) без промежуточного соединения; второй во Франции, всей Малой Азии, в Сирии и на острове Кипре, а третий в Ю. Испании и в С. Африке, так что не уступают друг другу в распространенности. Вечнозеленый дуб Quercus Ilex L. и Quercus Ballota Dest., считаемый разновидностью первого, растут первый в странах северного и восточного прибрежья Средиземного моря, а второй от Испании вдоль западного и южного его прибрежья. Из берез, виды Betula alba L., Betula papyrifera и Betula pubescens Ehrh., считаемые и разновидностями, первая распространена по средней и северной Европе, Ю. Сибири, Японии и также по горам Закавказья; вторая по всей С. Америке и отчасти восточной Сибири; третья по северной и средней Европе и Азии и в С. Америке, — все следовательно близкие виды с одинаково огромным распространением. Ольхи, Alnus cordifolia Fen. и Alnus subcordata Mey. растут обе в Италии и в Закавказье. Тополи, Populus alba L., Populus nivea, считаемые видами и разновидностями, растут первый в Европе, южной Сибири, Кавказе и северной Персии, а второй, в Индии, в Закавказье, Малой Азии, Сибири, Джунгарии, Швейцарии, Корсике и в Алжире. Populus balsamifera Mich, и Populus suaveolens Loud., виды или разновидности P. balsamifera L., растут первый в восточной и средней Северной Америке и в Камчатке, второй в западной части Северной Америки, на Амуре, у Байкала и на Алтае. Два лютика, Ranunculus Flammula и Ranunculus reptans, хотя оба и установлены Линнеем, но различаются только стволами — прямостоячим, или ползущим и пускающим корни, почему и соединяются, как две разновидности одного вида; но оба эти вида или разновидности одинаково широко распространены по северной и средней Европе и России, по Сибири и Северной Америке. Число этих примеров можно увеличить без конца, а результатом всего этого выходит, что близкие виды, конечно хорошо установленные, едва ли имеют меньшую географическую распространенность, чем прочие виды, конечно если они не связаны с исключительными мало распространенными местонахождениями; но точными числовыми данными это положение столь же трудно будет доказать, как и опровергнуть.

7) Если несколько близко сродных видов живут в двух различных странах, то мы почти всегда неизменно находим, что и несколько тождественных видов общи обеим странам.

Это седьмое положение не так прямо и непосредственно ведет к следствию, что разновидности суть начинающееся виды, как первые шесть. Поэтому оно и не помещено Дарвином в числе этих доказательств, а приведено совершенно в другом месте. Но не трудно усмотреть, что, в сущности, и оно должно вести к тому же заключению. В самом деле, если виды — разошедшиеся, определившиеся, охарактеризовавшиеся разновидности, то они должны были произойти там, где прародительский вид на них разделялся, и или сам этот прародительский вид, или какая-нибудь из разновидностей его, обратившаяся в вид, будут соединять местообитание и прочих разновидностей, обратившихся в виды. Совершенно было бы невероятно, чтобы каждая из них обратилась в вид только в отдельной местности. Таким образом, это нахождение общих близких видов в странах, характеризуемых нахождением в них таких видов, более или менее обширными группами, служило бы указанием на способ их происхождения. Поэтому и это доказательство, имеющее также статистический характер, я счел за лучшее разобрать заодно с прочими биостатистическими доказательствами.

Это положение столь мало согласно с истиной, что находишься в затруднении выбирать примеры противного, так они часты и обыкновенны — on n’а que l’embarras du choix, как говорят французы. Не только мы не находим этого почти неизменно, но едва ли исключения не многочисленнее правила. Но и здесь необходимы предварительные замечания.

Во-первых: если в каком-либо роде есть, хотя бы только один, очень распространенный вид, как например некоторые гречихи: Polygonum amphibium L., P. aviculare L., или некоторые лютики — как Ranunculus repens L., то само собой разумеется, что в этом роде, или по крайней мере в этом отделе рода, он будет служить соединительным звеном всех ботанико-географических областей, по которым распределяются виды этого рода; но, как нечто само по себе разумеющееся, — это ничего и не доказывает. Однако же таких видов вообще немного. Заметим еще, что Дарвиново положение оправдалось бы не только в том случае, если бы географические группы видов соединялись так, чтобы один вид соединял их все или несколько из них непосредственно, но и когда они соединялись бы только посредственно, например, если бы группа европейских видов и не имела бы общего вида с группой американских видов, а только с группой восточно-азиатских, а эта имела бы общий вид с американской. Из этого видно, что условия, при которых положение Дарвина оправдывалось бы, не затруднительны, и если, тем не менее, оно не оправдывается в огромном числе случаев, то мы смело можем заключить о его неверности.

Во-вторых, фито-, или зоогеографические области не должно принимать слишком тесными, ибо, так как виды имеют весьма неравномерное распространение, то, при тесных областях, одной этой неравномерности было бы уже достаточно для требуемого Дарвиновым положением соединения групп — при каком бы-то ни было образе происхождения органических форм. Такое соединение общими видами разных географических групп, будучи прямым и необходимым следствием неравномерности занимаемых различными видами площадей — конечно, ровно ничего бы не доказывало.

В-третьих, виды общие нескольким областям и тем соединяющие живущие в них группы близких органических форм, чтобы мочь служить подтверждением Дарвинова положения, — должны быть уже распространенными на эти области, прежде образования видов их составляющих; ибо само собой понятно, что если это распространение произошло после того, как эти близкие виды уже произошли и стали жить в занимаемых ими областях, то такие общие им виды, после расселившиеся, в занимающем нас отношении, никакого значения иметь не могут. Так например расселение крысы пасюка (Mus decumanus Pall.) почти по лицу всей земли, произошло не ранее прошлого столетия, так как Паллас сообщает, что они появились в Астрахани из Прикумских степей только осенью 1729 года, после бывшего там землетрясения и стали большими стаями переправляться через Волгу.²⁹ То же самое относится и к обыкновенной мыши, которая также на памяти людей и при их посредстве расселилась по множеству стран, где прежде ее не было; это относится, может быть и до некоторых других мышей, которые также живут в домах и тоже могли, следовательно, расселяться при помощи человека. Так например, по свидетельству Палласа же, лесная мышь — Mus sylvaticus L. — жила в его время в домах в Крыму и в Царицыне, где изгонялась обыкновенной крысой Mus rattus L., в свою очередь изгоняемой пасюком (Mus decumanus).³⁰ Такое расселение животных и растений могли и должны были происходить, не будучи замечаемы человеком, и прежде человека. Соединения и разделения материков, изменения течений и множество других обстоятельств причиняли его или содействовали ему. Следовательно, и несомненное существование близких видов в двух различных биогеографических областях, не всегда может иметь генетическое значение относительно соединяемых, ими видовых групп, даже с Дарвиновой точки зрения.

Я приведу в тексте только немногие примеры из разных отделов растений и животных, а большинство отнесу в Приложение, чтобы не наскучить читателям. Возьмем сначала семейство хвойных. В породе пихт (Abies), считаемом часто и за род, насчитывает Парлаторе в Продроме 18 видов, а разделяя некоторые из них по Каррьеру — получим 24 вида. Они распределены так:

Таблица VI

Между всеми этими 11 областями нет ни одного общего вида и только в средней Европе и на Кавказе есть общий вид Abies pectinata Dec. и специальный для Кавказа A. Nordmanniana Spach., а также для Андалузии и северной Африки A. Pinsapo Boiss. и специальный для Африки A. numidica de Lann. Но эти формы считает Парлаторе лишь разновидностями.

Род ели — Picea. Он распространен в 6 областях. Для четырех из них: Калифорнии и западной части С. Америки — 2 вида, для восточной части С. Америки — 3, для Японии 2 и для Гималаев 1 нет общих видов; но для двух прочих областей есть, именно для западной части С. Америки и Сибири общий вид Picea Menziesii Carr, для Сибири же и Европы Picea exelsa Link.

Семь видов рода Araucaria растут: 2 вида в Новой Голландии, 2 в Н. Каледонии, 1 на острове Норфолке, 1 в южном Чили и 1 в Бразилии и Боливии; следовательно эти области общих видов не имеют. Тоже относится и к роду Dammara.

Род Widringtonia имеет 3 вида в южной Африке и 1 на острове Св. Маврикия.

Из всех хвойных только один род можжевельник (Juniperus) вполне подходит под Дарвиново положение, ибо не только японcкие и китайские виды соединяются с индийскими, южноевропейские с сибирскими, эти последние с индийскими, но даже и можжевельники Старого Света соединяются с можжевельниками С. Америки посредством Juniperus Sabina L. Только мексиканские и калифорнийские виды не имеют общих ни с восточной Америкой, ни с восточной Азией.

Torreya имеет в Китае, в Японии, в Калифорнии и во Флориде по одному виду.

Чрезвычайно интересно распределение обширного рода Podocarpus — 65 видов. Отечество двух из них неизвестно, прочие же разделены так: Зондские острова 11, Н. Гвинея 2, Н. Каледония 5, Н. Голландия 7, Н. Зеландия 5, острова Фиджи 1, Филиппинские острова 1, Япония, Китай и Корея 8, Индия 3, М. Доброй Надежды и Ю. Африка 4, западная тропическая Африка 1, Чили, Перу и Боливия 7, Бразилия 2, северная часть тропической южной Америки 3, Антильские острова 3, и все эти 15 более или менее обширные области, со специальными им видами, не имеют ни одного соединительного вида — возможно ли большее противоречие Дарвинову положению?

Итак, во всем семействе хвойных (принимая во внимание не только здесь поименованные роды, но и приведенные в Приложении XI) только один род — можжевельник совершенно согласуется в своем распространении с положением Дарвина, один Ephedra (см. Приложение XI) на половину его подтверждает и на половину опровергает и 3 рода (Picea, Pinus и Tsuga) вообще с ним не согласные, представляют однако же небольшие исключения в пользу его; распределение же видов всех прочих родов решительно противоречит Дарвинову положению.

То же встретим и в других семействах, причем будем выбирать растения замечательные по внешнему виду, преимущественно деревья, о которых можно полагать, что географическое распространение их точнее и подробнее обозначено, чем для небольших травянистых растений. В тексте помещаю я лишь несколько примеров, относя прочие в Приложение XI.

Magnolia. Из 22 видов растут в С. Америки 8, в Китае 5, в горах Индии 4, в Японии 3,³¹ в Мексике, на острове Амбоине и в Кохинхине по одному. Между семью местонахождениями ни одного общего вида. Прочие роды этого великолепного семейства представляют подобные же примеры; так Michelia из 16 видов имеет на материке Индии 11 видов, на Цейлоне 3, на Амбоине 1, на Иль-де-Франсе 1. Illicium (дающей так называемый звездчатый анис) имеет во Флориде 2 вида, в Японии и Китае 2, в Индии 1. Грецкий орех — Juglans. В Бирмании, Китае, Индии, Белуджистане, Афганистане, Персии, Закавказье, М. Азии 1, в Бирмании и в Манчжурии 1, в вост. С. Америке 2, в Калифорнии 1, в Мексике 1 и на Ямайке 1, только две первые области соединены распространяющимся до Бирмании нашим обыкновенным грецким орехом. В очень большом роде — дуб, Quercus, с 281 видом, если взять большие области, то также общих видов не будет; хотя конечно в каждой области будут некоторые виды с малым распространением, некоторые с большим (иначе же ведь быть не может), которые конечно и будут соединять сравнительно небольшие страны или области. Дубы распределены по следующим областям: Европа, западная Азия, Персия и С. Африка 42 вида; Япония, Китай; Манчжурия, Даурия и вост. Монголия 36 видов; оба Индийских полуострова и Зондские острова 75 видов; Филиппинские острова 5 видов, восток С. Америки 23 вида; Калифорния и запад С. Америки 13; Мексика и Центральная Америка 82; Эквадор и Новая Гренада 4 вида; — итого 8 областей, не соединенных между собой общими видами, за единственным исключением областей Китая и Индии, соединенных общей разновидностью Quercus Serratae Thunb. — β Roxburgii, которую иные принимают за особый вид. Мушкатный орех — Myristica с 84 видами; большинство их сгруппировано в Загангском полуострове Индии, на Зондских, Молуккских и Филиппинских островах. Из них некоторые имеют обширное распространение, а другие малое, но от них совершенно отделены: Индийские виды (по сю сторону Ганга) — 6, Н. Гвинейские 4, Н. Голландские 2, островов Фиджи 2, Дружбы и Мореплавателей 2, Бразильские, Н. Гренадские и Перуанские 19, Гвинейские 3, Мадагаскарские 1 и Маскаренских островов 2, итого 10, не соединенных между собой областей. Клен, Acer; Европа, Кавказ, М. Азия и С. Персия, Индия имеют 9, Китай и Япония 15,³² Зондские острова 2, вост. С. Америка 8, западн. С. Америка 6, Мексика 1, Кохинхина 1, итого 58 видов, разделенных на 8 областей без соединяющих видов. Ясень, Fraxinus, из отдела Ornus (цветущая ясень), 18 видов. В Европе и на Востоке 2, в Индии 4, в Китае 1, в Японии 2, в вост. С. Америке 1 и в Калифорнии 1; из отдела обыкновенной ясени, Fraxinaster, (25) восток С. Америки 10, Мексика 2, южная и средняя Европа, С. Африка и 3. Азия 10, Китай 1, Япония 2. Оливка, Olea, 29 видов. Берега Средиземного моря 1, Индия, оба полуострова 13, Молуккские острова 1, Китай 2, Н. Голландия 1, Мадагаскар и Маскаренcкие острова 3. М. Доброй Надежды 7 и восток С. Америки 1. Возьмем из травянистых растений род Asarum, 10 видов. Европа и Сибирь 1, восток С. Америки 4, Индия 1 и Япония 4. Род Salvia, 410 видов. Огромное число видов этого рода, по Дарвинову положению, должно рассматривать лишь по подродам, т. е. принимать во внимание только близкие виды. Некоторые из этих подродов дают следующие результаты: sectio Heterosphace, 20 видов. Египет и Абиссиния 1, М. Доброй Надежды и Ю. Африка 15, восток С. Америки 3, Индия 1; отдел Hymenosphace (22), — из них в бассейне Средиземного моря до Персии 9, в Ю. Африке 12, на Канарских островах 1. Род Senecio (Крестовик) с 601 видами разделен, как мы видели, чисто географически и притом в большинстве принятых областей общих видов нет.

Всех этих примеров, помещенных, как в тексте, так и в Приложении по необходимости взятых совершенно наудачу, кажется достаточно. Перейдем теперь к животным. Из млекопитающих носорог (Rhinoceros) в Ю. Африке 2, в Ю. Абиссинии 1, на материке Индии 1,на острове Суматре и Малаккском полуострове 1, на острове Яве 1; на 5 отдельных областей ни одного соединительного вида.

Олени (Cervus) в числе 35 видов живут в 11-ти различных областях, именно: в Европе и С. Азии 5, в Индии по сю сторону Ганга 7, по ту сторону Ганга 1 и на Индийских островах 5, (три последние области имеют общий вид в С. Aristotelis). На Марианских островах 1, в Японии 1, в равнинах Ю. Америки 5, на Андах Ю. Америки 3, в антарктической части Ю. Америки 1, в Мексике 1, в С. Америке 4. Северо-американские имеют с северо-европейскими и азиатскими один общий вид северного оленя С. Tarandus; и один общий с восточной Сибирью — Cervus Canadensis, но так как он принадлежит к особому отделу от прочих в этих областях живущих оленей, то в Дарвиновом смысле не может считаться соединительным звеном, так что только для трех Индийских областей есть соединительный вид. Род Белка (Sciurus) (с 58 видами) разделяется на 12 областей: Европа и Сибирь с 1 видом, Сирия и М. Азия, Индия и Ю. Китай 15 (из коих 14 на островах и на Загангском полуострове), Вост. Африка 6, Зап. Африка и остров Фернандо-По 7, Ю. Африка 2, остров Мадагаскар 1, восток Ю. Америки 5, запад за Андами Ю. Америки 1, восток С. Америки 11, Калифорния и запад С. Америки 6, Мексика 2. Эти три последние области имеют общий вид S. aurogaster, соединяющий мексиканских белок с калифорнийскими и S. texanus, соединяющий мексиканских с восточно-северо-американскими. Следовательно, из 12-ти областей три соединены, а девять не соединены общими видами. Если из рода мышей (Mus) исключить три космополитических вида: обыкновенную мышь (Mus musculus L.), крысу (М. rattus L.) и пасюка (M. decumanus Pall.), которые, по вышеприведенному замечанию, не могут иметь в занимающем нас отношении значения — соединительного звена для разных эндемических групп мышей; то и этот род будет находиться в противоречии с Дарвиновым положением. В самом деле 30 видов мышей распределяются так: в Европе, Сибири и прилегающей части Китая 5, в Индии 5, на Зондских островах 1, в СВ. Африке, Aбиссинии, Аравии и Сирии 8, в ЮВ. Африке (Мозамбикский берег) 4, в Ю. Африке 2, в С. Африке (Алжире) 1, в Н. Голландии 2, в Бразилии 1. Американская или западная мышь Hesperomys Waterh. преимущественно распространена в Бразилии, Парагвае, Уругвае и Аргентинской республики, где живут 23 вида, в средней и Ю. Патагонии 3, в Чили 3, на острове Чатам Галопакосской группы 1 и в С. Америке 1, а общих этим областях видов нет. Если разделить собственно Бразилию от Прилаплатских стран то эти две соседние области будут представлять соединительные виды, именно собственно в Бразилии 15 видов, в Лаплатских странах до границ Патагонии 5, и соединительных видов, распространяющихся от Бразилии до Лаплатских стран, 3. Собаки (Canis), даже не принимая во внимание домашних собак, хорошо подходят под положение Дарвина: в отделе лисиц — через обыкновенную лисицу, распространенную по всей Европе, Азии, С. Америки и С. Африке; а в отделении волков — через обыкновенного волка и шакала, соединяющих и южно-африканские виды. Только лисицы южно-американские остаются без общего вида, который соединял бы их с группами прочих областей. Вонючки, Mephitis (исключительно американский род) — в Соединенных Штатах живет 3 вида, в Мексике 4, в восточной части Ю. Америки 2, в Чили и Перу 1 и в Патагонии 2 — пяти несоединенных областях. Из насекомоядных: еж, Erinaceus, в Европе до Урала 1, в восточной части Ю. России, средней Азии и южной Сибири 1, в М. Азии 1, в Индии 1, в С. Африке 3, в Ю. Африке 1. Из летучих мышей в большом роде Vespertilio некоторые виды с обширным распространением цепеобразно соединяют виды, живущие в более тесных областях Европы, северной и средней Азии, Индии, Японии, С. и Ю. Африки; но как от этих 51 вида, так и между собой совершенно разделены 5 видов — С. американских, 1 вид — Антильских островов, 9 Южной Америки и 4 Новой Голландии; но довольно большой род Nycticejus представляет 9 совершенно разделенных областей (с небольшим конечно числом видов в каждой) местообитания его видов, именно: Ю. В. Африка (Мозамбикский берег) 2, Ю. Африка 1, С. В. Африка (Кордофан) 1, Сенегал 1, остров Бурбон 1, материк Индии 3, Зондские острова 1, С. Америка 3, Ю. Америка 2. Столь же разделен по местообитанию род Megaderma Geoffr. — в Индии 1, на острове Яве 1, на Филиппинских островах 1, в Сенегамбии, Египте и Hyбии 1. Обширное распространение вида Rhinolophus ferrum equinum, от западной Европы, по всей Африке, Сирии и даже Японии, соединяет в этом роде `большую часть отдельных местообитаний; но все же 1 вид специален острову Фернандо-По, 4 Индии и Зондским островам и 1 Молукским островам. Обезьяны представляют менее примеров раздельности местообитания, так как большинство их принадлежит — одной южной Америке 56 видов и 20 Мадагаскару, и потому только между обезьянами Старого Света и встречаются роды и виды, имеющие раздельное местообитание. Например: Мандрил, Cynocephalus Briss. в С. В. Африке и Аравии 3, в Гвинее 3, на мысе Доброй Надежды 1 и на Зондских, Филиппинских и Молукских островах 1. Мартышки, Jnuus Guv. в С. Африке и Гибралтаре 1; Японии 1, Индии по сю сторону Ганга 2, на острове Цейлоне 2, на полуострове Малакке и Зондских островах 2. Морские кошки, Cercopithecus Erxl. все африканские, но имеются на этом материки 4 раздельные области распространения; именно: Гвинея с 7 видами, Ю. В. Африка, Зангвебар, Мозамбик, до земли кафров 5 видов, Сенегал 4, и внутренняя часть С. В. Африки, Абиссиния, Нубия, Сепаар, Кордофан и Дарфур 1 вид, но этот последний живет и в Сенегамбии, так что все-таки остаются три области не соединенные общими видами. У рода Semnopithecus Guv. виды разделены следующим образом: на Зондских островах и Малаккском полуострове 7, на материке Индии и острове Цейлоне 5, в Кохинхине 1, в восточной части тропической Африки и в Гвинее 2, общих видов нет. Наконец, из человекоподобных обезьян Pithecus Geoffr. два вида горилла и гиббон живут в Гвинее, а орангутанг на островах Борнео и Суматре. Итак, мы видим, что и распределение млекопитающих животных по областям их местообитания, в большинстве случаев, не согласуется с Дарвиновым положением. Само собой разумеется, что многие роды не могли войти в этот список (помещенный в тексте и в приложении) как или одновидные или такие, виды коих живут в одной местности. Птицы, как животные в высшей степени подвижные, не постоянно живущие в стране, а одаренные инстинктом перелета, не могут служить для нашей цели. Напротив того пресмыкающиеся и земноводные также представляют нам множество примеров не согласных с Дарвиновым положением.³³

Так например большой род черепах Testudo, если оставить без внимания странный факт нахождения одного и того же вида Testudo sulcata не только в различных частях Африки (Сенегале, мысе Доброй Надежды и Абиссинии), но и в Патагонии, нарушающий правильность распределения видов этого рода,³⁴ то все 25 видов его, отечество которых известно, распределятся так: Ю. Африка и Мадагаскар и северная тропическая Африка 8 (Мадагаскар и Ю. Африка имеют и специальные им виды, Testudo sulcata соединяет эти области с северно-тропической Африкой), острова Мозамбикского пролива 1, южная часть западной Азии 1, С. Африка, Ю. Европа и Кавказ 3, Индия 5, Ю. Америка и Антильские острова 2, С. Америка 2, Галлопагсские острова 2, Н. Зеландия 1. Род ящериц Eremias Fitz. в распределении своем совершенно противоречит положению Дарвина; отечество небольшого числа видов составляет мыс Доброй Надежды и Ю. Африка — 8 видов, 3 живут в Египте и С. Африки и 2 в степях Прикаспийских и в Крыму без соединения общими видами. Из змей род Typhlopsв Индии на Зондских и Филиппинских островах 7, в восточной части бассейна Средиземного моря и на Кавказе 1, на Антильских островах 3, и в Ю. Америке 1. Общих видов нет. Подрод Elaphis рода Elaphis — Соединенные Штаты 5, Ю. Америка 1, Мексика 1, Ю. Европа 2, Япония 2 и страны Прикаспийские и Ю. Сибирь 2. Подрод Ablabes рода Ablabes — Соединенные Штаты 2, Ю. Америка 1, Ю. Африка 1, Ю. Россия, Далмация и Морея 1, Китай 2 и Зондские острова 1. Подрод Enicognathus — Антильские острова и Ю. Америка 2, Мадагаскар 1 и Ява 1. Род Dipsas Boie в восточной части Ю. Америки и в Мексике 4, в Чили 1, в Ю. Африке 2, на островах Мадагаскаре и Бурбоне 1, в Индии и на островах Ю. Азии 2. Прочие примеры из этого класса см. Приложение XI.

Класс земноводных представляет также много примеров родов, у коих распределение видов не согласно с Дарвиновым положением, так что и тут является оно разве как исключение. Например; лягушка Rana L — в Европе, С. Африке и Азии, за исключением Индии 3; на материке; Индии и на южно-азиатских островах 7, в Сенегале 1, на мысе Доброй Надежды и в Ю. Африке, 3, на Маскаренских и Сейшельских островах 1, в восточной части С. Америки 5. Древесные лягушки, Hyla Laurenti: главное местообитание их составляет Бразилия и Гвиана 17 (половина всех видов), в С. Америке 4, в Мексике 1, в Перу 1, в Аргентинской республике и Урагвае 3, в Н. Голландии 6 (один из этих видов живет на Н. Гвинее и на Тиморе), на Ван-Дименовой земле 1, в Европе, С. Африке, М. Азии, Закавказье и в Японии. Жаба, Bufo Laurenti. Европейские, западно-азиатские и все африканские виды, также как и японские соединяются общими видами цепеобразно — их впрочем всего только три вида; на материке Индии 2, на Зондских островах, преимущественно на Яве 3, в тропической части Ю. Америки и на Антильских островах 6, в Чили 1, в Аргентинской республике 2, в С. Америке 2.

Посмотрим теперь на географическое распределение морских животных, у которых всего скорее можно бы ожидать такого распределения видовых групп, которое согласовалось бы с положением Дарвина, и на которые, в особенности на рыб, я поэтому обращу особенное внимание.

Для поверки этого положения, относительно распределения рыб по географическим группам их видов в каждом роде, я воспользовался общим сочинением Кювье и Валансьена, в котором обращено большое внимание на местообитание рыб, и исчерпана вся тогдашняя литература этого предмета. К сожалению, сочинение это не было окончено и в нем недостает еще обширных семейств: тресковых, камбальных, угревых, аномальных форм пучкожаберных, сростночелюстных и всех хрящевых. Этот последний пробел можно было отчасти пополнить, для акул и скатов, по сочинению Мюллера и Генле. Таким образом, я пересмотрел географическое распределение почти 4.500 видов рыб. Если просто суммировать результаты этого исследования, то окажется что положение Дарвина верно. Но если обратить внимание на то, какие именно из географических видовых групп каждого рода соединены общими видами и какие не соединены, то получим совершенно противоположный вывод. Мы увидим, что соединены общими видами только те видовые группы одного и того же рода, которые обитают в местностях, находящихся по своему географическому положению в таком взаимном отношении, что виды легко могли и даже должны были переплывать из одной в другую: именно получаются следующие выводы, совершенно согласные с общими законами зоологической географии морских животных:

1) Отдельные видовые группы родов, которые распределены по различным местностям тропических частей Индийского и Тихого океанов, от восточных берегов Африки до восточнейших Полинезийских островов, как-то: 1) у Мадагаскара и Маскаренских островов, 2) в Красном море, 3) у берегов материковой Индии, 4) в южно-азиатском архипелаге, 5) у Молуккских островов и Новой Гвинеи, 6) у Филиппинских островов, 7) у Марианских, 8) у Каролинских, 9) у берегов тропической Новой Голландии, 10) у Новой Ирландии, Новой Британии, Новых Гибридских, Ново-Луизианских, Саломоновых островов и у Новой Каледонии, 11) у островов Фиджи, 12) у островов Дружбы, 13) у островов Товарищества и 14) у островов Низменных или Помату — оказываются почти все соединенными общими видами: или так, что один, или несколько широко распространенных видов живут на всем этом огромном пространстве; или так, что один вид общ некоторым из этих групп, например Маскаренским островам, Красному морю и Индии, а другой соединяет подобным же образом видовые группы индийские с зондскими, третий эти последние с тихоокеанскими, так что образуется соединение не прямое и непосредственное, а так сказать цепеобразное. Но и в этом пространстве более отдаленные и уединенные Сандвичевы острова представляют группы видов, уже часто не соединенные с другими географическими группами.³⁵

2) Группы видов того же рода, живущих у южных берегов Австралии и у Ван-Дименовой земли, с одной стороны и у берегов Японии и Среднего Китая с другой, бывают уже гораздо реже соединены общими видами с группами тропических частей Индийского и Тихого океанов.³⁶

3) Группы видов, живущих у западных берегов Америки, хотя и в тропической части океана, не соединены общими видами с группами видов тех же родов, живущих в Индийском и Тихом океанах, до восточнейших островов Океании.³⁷

4) Группы видов, живущих в водах Индийского и Тихого океанов, не соединены общими видами с группами видов тех же родов, живущих в Атлантическом океане, ни через мыс Доброй Надежды, ни через мыс Горн.³⁸

5) Группы видов, живущих у восточных, т. е. у европейских и африканских берегов Атлантического океана, включая сюда и Средиземное море, с группами видов того же рода, живущих у западных американских его берегов, почти никогда не имеют общих обоим берегам океана видов, которые бы соединяли эти группы.³⁹


6) Группы видов, живущих в Средиземном море, большей частью соединены общими видами, с группами видов тех же родов, живущими у европейских берегов Атлантического океана, и несколько реже с живущими у северных африканских его берегов до Мадеры и Канарских островов.⁴⁰

7) Между видовыми группами Средиземного моря и прилегающей части Атлантического океана с одной стороны, и видовыми группами тех же родов, живущими у тропических и внетропических (южного полушария) Атлантических берегов Африки, общие соединительные виды составляют редкое исключение, состоящее почти только из космополитических пелагических видов.⁴¹

На американском берегу Атлантического океана — Антильское внутреннее море составляет, по распределению живущих в нем рыб, противоположность с Средиземным в том смысле, что:

8) Живущие в этом внутреннем море группы видов всегда почти соединены общими видами, с группами тех же родов, живущими у берегов Гвианы и Бразилии, часто до устьев Лаплаты, и

9) Напротив того, соединения общими видами с группами, живущими вдоль берегов Соединенных Штатов — встречаются очень редко.⁴²

10) Группы видов, живущих в антарктических морях обособлены одна от другой, то есть не соединены общими видами.⁴³

Все эти десять выводов, могут в свою очередь быть подведены под два общие правила:

1) Вдоль непрерывной линии берегов, или прерывчатого расположения островов, некоторые виды, свойственные известной местности, распространяются в местности, обитаемые другими видами того же рода, если климатические условия не противопоставляют им для сего преграды. Под это правило подходить выводы №№ 1,2, 6, 7, 8 и 9.

2) В морях, находящихся в одинаковых климатических (температура воды) условиях, преградой распространения видов, в большинстве случаев непреодолимой, служат обширные пространства открытого безостровного моря. Под это правило подходят выводы №№ 3, 4, 5 и 10.

Оба эти правила совершенно тождественны с теми, которые признаны в зоологической географии для морских животных, и были установлены на основании исследования географического распространения высших раков Мильн-Эдвардсом. Но хотя результаты и оказались одинаковыми — точка зрения, из которой я исходил, была совершенно различная. Мне предстояло рассмотреть не то: группируются ли рыбы в их географическом распространении на достаточно самостоятельные отделы в различных частях океанов и в разных морях, для того чтобы можно было приписать им характер отдельных самобытных фаун, т. е. таких групп, большинство членов которых принадлежит исключительно известной местности и вовсе не соединены, или соединены сравнительно небольшим числом близких видов с другими фаунами; — а совершенно другой вопрос: как распределены видовые группы одного и того же рода по различным местностям, соединены ли они, и насколько видами общими разным местным группам? Поэтому я и не мог довольствоваться выводами зоологической географии, ибо, в самом деле возможно, что две фауны должны считаться недостаточно самостоятельными, потому что соединены общими видами с другими областями; между тем как большинство видовых групп отдельных родов этих областей окажутся без соединительных звеньев. Это будет в том случае, если соединение фаун происходит, или через посредство широко распространенных видов принадлежащих к одновидным или маловидным родам, как например Temnodon saltator, который живет в Средиземном и Черном морях, у берегов Америки от Нью-Йорка до Монтевидео, у М. Доброй Надежды, у Мадагаскара, у Молуккских островов, у берегов Н. Голландии; или через посредство видов, принадлежащих к пелагическим космополитическим родам, как например летучая рыба Exocoetus, или, наконец, посредством одного или немногих видов, хотя бы и обширного рода, но огромное большинство видов которого живет в совершенно других водах. Но и наоборот, две или несколько фаун могут считаться вполне самостоятельными, как слабо соединенные общими видами; а многие из составляющих их родов будут заключать в себе — географические видовые группы, связанные соединительными звеньями, то есть общими видами (как этого требует Дарвиново положение). Это будет в том случае, если многовидные роды, состоящие из видов большей частью местных, эндемических, включают в себя, однако же, один или немного и таких видов, которые широко распространены.

По этой причине я не удовольствовался рассмотрением распределения географических видовых групп морских животных в одном классе рыб, но проверил оказавшееся согласие между распределением их на фауны, и распределением видовых групп отдельных родов по областям, — и на высших раках.⁴⁴ В распределении раков оказалось то лишь различие, что у них вообще чаще встречаются отдельные, не соединенные общими видами, географические группы: в Средиземном море и в европейской части Атлантического океана; в различных местностях тропического Индийского и Тихого океанов, как например, у Маскаренских островов, в Красном море, у берегов Индии, и южно-азиатских островов, и у разных океанических архипелагов, а также и в тропических частях Атлантического океана, между Антильскими водами, и берегами Бразилии. Как пример нормального распределения в обширном роде, возьмем род Xantho. В Средиземном море и у атлантических европейских берегов 2 вида, у берегов Бразилии и в Антильских водах 2, у Маскаренских островов 6, в Красном море 3, у берегов Индии и у Зондских островов 3, у Н. Голландии 1, у берегов Чили 2, у берегов Перу 1. Или род Lupea: в Средиземном море 1, у Атлантических берегов С. Америки 1, у Антильских островов 1, у берегов Бразилии 4, у Маскаренских островов, в Красном море и у Индии 6, все не соединенных общими видами.

Вообще на 64 рода раков, представляющих те же соединения и разделения местностей, которые оказываются нормальными для рыб — всего только 5 родов, в которых правила эти нарушаются.⁴⁵

Для других классов морских животных, в имеющихся у меня источниках, я не нашел достаточного материала, т. е. достаточно точного обозначения и местообитания каждого вида.

Но если морские животные распределены соответственно двум вышеизложенным правилам, то встречающиеся соединения географических групп того же рода общими видами становятся сами собой понятными из самых общих, очевидных соображений. В самом деле, мы знаем, что пелагические формы, т. е. сильные пловцы, живущие в открытом море, находящие в нем свою пищу и способные переплывать огромные расстояния, довольно редки между всеми классами морских животных, даже между рыбами. В большинстве случаев, они живут около берегов материков или островов на сравнительно мелких местах, где находят себе пищу, или непосредственно за счет организмов прикрепленных ко дну, каковы водоросли и кораллы, или насчет небольших животных, хотя и свободных, но в свою очередь прикрепленных необходимостью питания к этим подводным растительным и животным лесам. Однако разные случайности: погоня за добычей; старание в свою очередь ускользнуть от гоняющихся за ними врагов; постоянные или случайные (происходящие от сильных и долго в том же направлении дующих ветров) течения, заставляют иногда удаляться отдельных индивидуумов, или небольшие стада какого-нибудь плавающего животного из его родины. Если при этом они попадают в обширные пространства открытого моря, или в воды другого климата, сильно отличающиеся своей температурой, или не представляющие обычной для них пищи, то такие неделимые или стада погибают. Если же, напротив того, они попадут в условия подобные существующим в их родине, каковые именно и представляются вдоль берегов тянущихся по тому же климатическому поясу, или в группах островов, лежащих в том же поясе; и не слишком отдаленных одна от другой, то они легко освоятся со своим новым местообитанием, размножатся там и станут постоянными членами новой области, в которую случайно попали. Таким образом, понятно, что могли происходить случайные переселения от восточных берегов тропической Африки к берегам Мадагаскара, к Маскаренским островам, вдоль Африканского берега в Красное море, оттуда вдоль берегов Аравии, Белуджистана, через посредство Мальдивских и Лакедивских островов по Малабарскому берегу, откуда мимо Цейлона по Коромандельскому берегу, далее по берегу Бенгальского залива к берегам Индии по ту сторону Ганга, к Андаманским и Пикобарским островам, к Малаккскому полуострову, к Зондским и прочим южно-азиатским островам до Новой Гвинеи и берегов Австралийского материка и, наконец, от одного архипелага Океании к другому. Также точно могли и должны были переселяться рыбы, раки и другие морские животные из Средиземного моря в европейские или в северо-африканские части Атлантического океана и наоборот, но не к берегам тропической Африки; из Мексиканского залива к берегам Гвианы и Бразилии, и наоборот, но гораздо реже из Антильских вод к берегам Соединенных Штатов. Во всех таких местностях должны, следовательно, встречаться в каждом роде, кроме местных эндемических видов и такие, которые общи областям, переход между коими свободен и легок. Совсем другое должно было встретиться и действительно встречается там, где этим случайным переселениям положены преграды, или климатические, как между холодным и умеренным поясами с одной и тропическим с другой стороны; или топографические, обширными пространствами открытого моря. Так, между островами Океании и берегами Перу и Чили, между восточными африканскими и европейскими и западными американскими берегами Атлантического океана, между Индийским и Тихим океанами с одной стороны и Атлантическим с другой переселений вообще не могло происходить.

Следовательно, и присутствие соединительных звеньев между географическими группами видов одного и того же рода, и отсутствие их, объясняемые совершенно удовлетворительно только что приведенными очевидными и простыми соображениями, не должны и не могут служить ни основанием, ни подтверждением каких бы то ни было генетических условий. В самом деле, как бы ни произошли виды — постоянными и медленными превращениями одних форм в другие; быстрыми ли перерождениями одной формы в другую, или независимым созданием, при совершенном постоянстве вида: — эти соединения географических видовых групп водных животных того же рода общими видами для одних местностей, и отсутствие общих форм для других местностей, должны бы иметь место, во всяком случае, и таким именно образом, как это в действительности существует.

Мы находим в нескольких языках неизвестного нам происхождения несколько, пожалуй даже довольно много общих слов и притом так, что одни из этих слов принадлежат всем этим языкам, другие общи языкам А и В, третьи В и С. и т. д. Конечно, это могло бы служить основанием для предположения, что языки эти одного корня и генетически связаны между собой. Но ежели из истории этих народов мы видим, что они часто приходили во взаимное прикосновение, торговое, военное, религиозное (посредством миссионеров); а из разбора общих слов находим, что общи именно те слова, которые соответствуют, в каждом данном случае, именно тому роду сношений, в которых эти народы между собой находились; то не должны ли мы прийти к тому заключению, что все равно, связаны ли эти народы между собой генетически, или не связаны, — эти слова, во всяком случае, должны оказаться общими в их языках. Правда, что полученные через такое исследование результаты не составят еще опровержения генетической связи между народами, говорящими означенными языками; но, во всяком случае, эти общие слова не могут уже более служить ни основанием, ни подтверждением предположения об их общем происхождении. Пока нам этого и довольно и `большего мы не намеревались и достигнуть теми соображениями, которым посвящена настоящая глава.

Этим я окончил длинный разбор тех положений, которыми Дарвин доказывает тождественность, или, пожалуй, однородность понятий вида и разновидности, `то, что они отличаются между собой не существенно, а только количественно, так что вид есть доразвившаяся разновидность, а разновидность зачинающийся вид, — положения, которые, вслед за г. Тимирязевым, можем назвать доказательствами статистическими.<sup>46</sup> Несмотря на то, что фактические основания моих выводов я большей частью относил в приложения, тем не менее, опасаюсь, что утомил этим сухим предметом своих читателей — себя же много затруднил, находясь в необходимости пересмотреть, страница за страницей, около ста томов разных систематических и биогеографических сочинений. Но это казалось мне необходимым, потому что эти положения составляют, в глазах самого Дарвина и его последователей, одну из фактических основ его учения, доказывающих косвенным путем, что различные географические и статистические отношения между разновидностями, видами и родами именно таковы, какими они должны бы быть, если бы небольшие индивидуальные отклонения организмов, постепенно накопляясь, произвели то, `что мы называем разновидностями, видами и родами. Если бы это было не верно, то этим самым отпадала бы одна из причин, заставляющих искать объяснения систематических групп в постепенных изменениях форм, мало того, строго говоря, не имелось бы даже и права придумывать объяснения для фактов, которые или не существуют, или, по крайней мере, сомнительны. В самом деле, если органические формы распространены по областям и местонахождениям, соединены в группы `большего и меньшего объема (разновидности в виды, виды в роды), отделены друг от друга степенями различий, связаны в областях их обитания общими формами, не так, как того бы требовала генетическая гипотеза их происхождения; то, само собой разумеется, что сама эта гипотеза потеряла бы значительную долю прав на свое существование. Во всяком случае, права эти должны уже быть основаны на других соображениях, опираться на другие опоры, буде таковые имеются, когда прежние опоры отняты, рухнули, или, по крайней мере, твердость и устойчивость их стали сомнительными.

Рассмотрим же в немногих словах те результаты, к которым привела нас поверка вышеизложенных Дарвиновых положений. Оказывается, что положения 2-е и 5-е фактически неверны; 3-е также неверно или, по меньшей мере, сомнительно; 4-е не более, как ничего не доказывающей трюизм — справедливый, во всяком случае, при любой теории происхождения органических форм. 6-е в большом числе случаев не верно, в других же есть опять таки трюизм ничего не доказывающей. 7-е или неверно, или же, где верно, объясняется вполне удовлетворительно независимо от какой бы-то ни было генетической гипотезы, а, следовательно, ни подтверждать, ни служить одним из ее оснований не может. Наконец 1-ое — шатко и нетвердо в своем теоретическом основании с самой точки зрения Дарвина, фактически часто неверно, в большинстве же случаев ни pro, ни contra его не могут быть доказаны.

Таким образом, я показал с одной стороны, что каковы бы ни были в сущности изменения, происшедшие в домашних животных и возделываемых растениях, мы не имеем еще права делать по ним заключений об изменчивости диких организмов в природе; а с другой, что самый характер изменчивости, замечаемый в природе, не дает нам права приравнивать виды к разновидностям и заключения, которые могли бы быть сделаны относительно этих последних, переносить на первые.

Теперь мы должны приступить к еще несравненно важнейшей части нашего исследования, — к определению самого характера и размеров изменчивости домашних животных и возделываемых растений, и причин, которым должно их преимущественно приписать.