Глава I. Изложение дарвинова учения (стр.47)
1. Удобства Англии для исследования изменений домашних животных и растений (стр.47)
Как обыкновенный, так сказать, обиходный взгляд на природу, основанный на непосредственном наблюдении без всякой определенной и предвзятой цели, так точно и научное наблюдение приводят оба к одинаковому воззрению, что и растения и животные постоянны в своих формах, что лошадь от самого своего рождения до смерти, хотя и называется в молодости жеребенком, все таки остается лошадью, пшеница-пшеницею, дуб-дубом; что и рождается от них, какой бы длинный ряд поколений ни взять, все же таки лошадь, пшеница, дуб, что в какие бы страны мы их ни перевозили и каким бы условиям ни подвергали, если только они при них вообще могут существовать, то все же остаются лошадью, пшеницею и дубом. Но очевидность бывает обманчива. В этом сильнейшим образом утверждает нас пример с полнейшею очевидностью навязывающегося нам явления, восхождения и захождения светил, перемены дня и ночи. В противность очевидности, этим явлениям было придано другое объяснение, которое было принято всеми задолго до того времени, когда были открыты факты, несогласные с неподвижностью земли (параллаксы звезд, аберрация света, падение тяжести в сторону, к востоку, от вертикальной линии, и опыты Фуко с маятником). Какое-нибудь понимание происхождения органических форм требовалось, в некотором отношении, еще настоятельнее нашим умом, чем понимание движения небесных светил. Для этого последнего сама очевидность давала уже объяснение, хотя и ложное. Приняв движение земли, собственно говоря, мы не объяснили себе вновь необъясненного, а только переменили одно объяснение на другое. Постоянство же органических форм заставляет, как невежественного, так и ученого человека прибегать, вместо объяснения, непосредственно к основной первоначальной причине всякого бытия, что и выражается словом — создание. Объяснить это постоянство можно очевидно только двумя путями: или прямо показать те внешние условия, при которых бы эти формы необходимо образовывались, как например те, при которых образуются кристаллы, хотя и это еще не было бы объяснением, для которого мало знать при каких условиях что образуется, но надо еще и понимать, как эти условия действуют. Но даже о таком неполном объяснении невозможно помыслить. Или показать, что постоянство органических форм есть только видимость, кажущесть, а что, в сущности, они изменчивы и происходят одна от другой. И это, конечно, еще в большей степени, чем первое, не представляет настоящего объяснения, но, во всяком случае, составляет уже чрезвычайное упрощение задачи, при котором, если бы удалось объяснить, или лучше сказать показать образование, хотя бы только одной самой простейшей органической формы не из материнского организма, а непосредственно из условий внешней природы,- эта задача была бы настолько же решена, как и для кристаллов.
Как обыкновенный, так сказать, обиходный взгляд на природу, основанный на непосредственном наблюдении без всякой определенной и предвзятой цели, так точно и научное наблюдение приводят оба к одинаковому воззрению, что и растения и животные постоянны в своих формах, что лошадь от самого своего рождения до смерти, хотя и называется в молодости жеребенком, все-таки остается лошадью, пшеница — пшеницей, дуб — дубом; что и рождается от них, какой бы длинный ряд поколений ни взять, все же таки лошадь, пшеница, дуб, что в какие бы страны мы их ни перевозили и каким бы условиям ни подвергали, если только они при них вообще могут существовать, то все же остаются лошадью, пшеницей и дубом. Но видимость бывает обманчива. В этом сильнейшим образом утверждает нас пример с полнейшей очевидностью навязывающегося нам явления, восхождения и захождения светил, перемены дня и ночи. В противность очевидности, этим явлениям было придано другое объяснение, которое было принято всеми задолго до того времени, когда были открыты факты, несогласные с неподвижностью земли (параллаксы звезд, аберрация света, падение тяжести в сторону, к востоку, от вертикальной линии, и опыты Фуко с маятником). Какое-нибудь понимание происхождения органических форм требовалось, в некотором отношении, еще настоятельнее нашим умом, чем понимание движения небесных светил. Для этого последнего сама очевидность давала уже объяснение, хотя и ложное. Приняв движение земли, собственно говоря, мы не объяснили себе вновь необъясненного, а только переменили одно объяснение на другое. Постоянство же органических форм заставляет, как невежественного, так и ученого человека прибегать, вместо объяснения, непосредственно к основной первоначальной причине всякого бытия, что и выражается словом — создание. Объяснить это постоянство можно очевидно только двумя путями: или прямо показать те внешние условия, при которых бы эти формы необходимо образовывались, как например те, при которых образуются кристаллы, хотя и это еще не было бы объяснением, для которого мало знать при каких условиях что образуется, но надо еще и понимать, как эти условия действуют. Но даже о таком неполном объяснении невозможно помыслить. Или показать, что постоянство органических форм есть только видимость, кажущесть, а что в сущности они изменчивы и происходят одна от другой. И это, конечно еще в `большей степени чем первое, не представляет настоящего объяснения, но во всяком случае составляет уже чрезвычайное упрощение задачи, при котором, если бы удалось объяснить, или лучше сказать показать образование, хотя бы только одной самой простейшей органической формы, не из материнского организма, а непосредственно из условий внешней природы, — эта задача была бы настолько же решена, как и для кристаллов.
Поэтому каждый, стремящийся достигнуть объяснения кажущегося постоянства органических форм, должен, по самому существу дела, обратить свое внимание на ту область явлений органического мира, в которой изменения органических форм, хотя бы сравнительно и небольшие, всего чаще встречаются. Такую область и составляют животные и растения, одомашненные человеком. Так поступил в начале нынешнего столетия Ламарк; также точно поступил и Дарвин.
Для этого рода наблюдений никакая страна не предоставляла таких удобств, как Англия. Если задача могла быть решена этим путем, то она должна была быть решена в Англии и Англичанином. Как увидим впоследствии, и другие условия решения задачи делали это возможным только для английского направления ума — и это представляет главнейшее фактическое доказательство, что наука не может не иметь, а должна необходимо иметь национальное направление. Нигде не занимались и не занимаются в таких обширных размерах и с таким успехом принаровлениями растений и животных к потребностям и вкусам человеческим, как в Англии. Еще в прошедшем столетии произвел в этом отношении чудеса английский хозяин-скотовод, знаменитый Беквель (Bakewell). Искусство изменять формы животных дошло до того, что скотоводы говорят: нарисуйте мне на доске форму, которую желаете произвести, и я произведу ее, если буду иметь для этого достаточно времени. Таким путем, более или менее проследимым, говорят, произошли сильные, тяжелые, огромные возовые лошади, легкие и быстрые скаковые, рогатый скот, дающий большое количество «вкусного, прорезанного жиром мяса, или огромное количество молока, до 5 галлонов, или 40 пинт (1 ведро 8.5 кварт) ежедневно».1 Но в этом отношении господствует не одно только практическое направление. Разные любительства, то действительно красивых, то только странных и даже уродливых форм млекопитающих, птиц и растений распространены до невероятной степени. И все любители одного какого-нибудь цветка, одной птицы, часто даже одной только разновидности их, составляют общества с выставками, раздающие премии, предмет такой же гордости для получивших ее, какую составляли некогда раздаваемые венки и воздвигаемые статуи для победителей на Олимпийских играх. Не только существуют в Англии центральные и областные общества садоводства и земледелия вообще, общества и клубы воспитателей отдельных животных, кур, голубей, отдельных видов растений, но даже общества для отдельных разновидностей, каковы например: Ньюмаркское крыжовниковое общество (Nеwmark goosbеrry sociеty) или Хризантемовое общество Илинского округа (Еaling district Chrysanthеmum sociеty); клуб любителей розанов (Amatеur Rosе Club); или общество любителей отдельных сортов первоцветов (Primula), известных в Англии под именем Polyanthuses, Cowslips, Oxslips, Primroses; общество любителей отдельных сортов гвоздик: Carnation, т.е. голландских гвоздик вообще (Dianthus caryophyllus) или только Picotees, т.е. тех же гвоздик, и непременно окаймленных и испещренных черточками другого более темного цвета по белому или светло-желтому фону, Pincs (Dianthus plumarius). Частные лица соперничают друг с другом в этом любительстве, доведенном до крайней специализации. У некоторых есть, например, отдельные великолепно выстроенные теплицы для культуры одних только огурцов, которые в английском климате с прохладным летом плохо растут на открытом воздухе; такова, например, изображенная в садовой газете Garden Cronicle, Кулингова огуречная оранжерея (Coolings Cucumberhouse). У многих любителей есть такие же специальные заведения и для многих других растений, например для отдельных родов орхидных, для пепентесов и т.д. Столь же специальны и выставки. Например, ежегодно бывает национальная выставка тюльпанов. Для этих любителей, ценителей не только одного какого-нибудь растения или животного, а особой черты или особого направления в изменении их форм, существует по-английски весьма обозначительное непереводимое название fancier, т. е. причудник, фантазер, привередник, заключающее в себе, скорее, похвалу, чем осуждение.
Другая черта английского характера — консерватизм, не менее способствует изысканиям в том роде, которые предпринял Дарвин. Каждая область, говорит он, ценит те породы скота, которые в ней образовались. В переходящих нераздельно от поколения к поколению огороженных парках сохраняются, с незапамятных времен, некоторые породы скота, представляющие еще мало изменившихся потомков первоначальных пород, даже, по мнению некоторых зоологов, видов рогатого скота (подобно Беловежскому зубру). Так например, в обширном Чиллингамском парке на крайнем северо-востоке Англии в Нортумберландском графстве, о котором уже упоминается в летописях под 1220 годом, и который, по словам Вальтер Скотта, есть остаток первобытного леса, тянувшегося от Чиллингама к Гамильтону, т.е. почти через всю ширину южной Шотландии по 55.5° шир., на протяжении 85 миль (около 130 верст) — сохранился еще один из первобытных его обитателей, широколобый бык (Bos primigenius Boj., B.latifrons Fish.).
Легкость сношений со всеми частями света дала Дарвину возможность получать из самых отдаленных стран описания, рисунки, кости, черепа и вообще отдельные части скелета разных изменений домашних пород и даже живые экземпляры их. Воспользовавшись, с редким искусством, опытностью и трудолюбием, всеми этими благоприятными обстоятельствами, Дарвин собрал громадное количество фактов относительно изменений домашних животных, которые и расположены им сообразно его взглядам, в двух томах «Variations of animals and plants under domestication», которое, хотя и вышло в свет после его «Origin of species», послужило собственно основанием, фундаментом его теории.
Поэтому мне кажется несправедливым то мнение, что учение Дарвина есть чисто дедуктивная теория. По ходу его исследований мне кажется напротив, что в начале оно составлено сообразно требованиям индуктивной методы; иначе это было бы слишком не по-английски. Потом, конечно, когда он стал думать, что из частных наблюдений дошел до общего вывода, он прибегнул, и должен был прибегнуть, к дедукции, к выводу тех последствий, которые по его мнению вытекали из полученных им начал, к подведению под него фактов, представляемых природой. Правильна ли его индукция и дедукция, рассмотрению этого вопроса и будет посвящена большая часть последующих глав; здесь же позволю себе пока только привести один вывод, который я случайно встретил по поводу разбора мнения знаменитого физиолога и садовода Андрея Нейта (Andrew Knight) о том, что разновидности (т.е. все изменения наших культурных растений) имеют относительно лишь короткую продолжительность жизни и по необходимости, по внутренним, хотя и неизвестным нам, причинам, вымирают. «Ничто не может быть достовернее, что опыты делаемые для подтверждения теории, как бы добросовестно они ни делались, дадут подтверждение желаемого. Что это имеет сильное и тонкое влияние, не может ни на мгновение отрицать тот, кто знаком с тем, что без непочтительности может быть названо блужданием замечательных людей».2 К этому надо прибавить, что не только опыты и наблюдения, но и самое собирание, а главное сопоставление фактов и вывод из них заключений находятся под таким же точно влиянием, `что надеюсь доказать и относительно Дарвина.
1.1. Изменчивость (стр.52)
Огромная масса наблюдений и собранных фактов дали Дарвину возможность сделать заключение, что изменения, которым подвергаются организмы под влиянием тех условий, в которые намеренно и ненамеренно ставит их человек, приручая и возделывая, чрезвычайно велики, значительно больше, чем это представляется с первого взгляда, и что эти изменения несравненно значительнее тех, которые представляют нам иногда дикие виды животных и растений. С ними следовательно нужно нам прежде всего ознакомиться.
1.2. Прямое и посредственное, определенное и неопределенное влияние внешних условий (стр.52)
Чтобы произвести эти изменения, жизненные условия действуют, как кажется, двумя путями: 1) непосредственно на всю организацию, или только на некоторые ее части, и 2) посредственно, влияя на воспроизводительную систему. Под воспроизводительной системой должно разуметь самые существенные ее элементы, т. е. женское яичко и мужские семенные тельца (живчики, или, как их прежде называли, семенные животные, spermatozoa) у животных; а у растений яички или почечки завязи плода и цветочную пыль, пыльцу или цветень (роllеn), а не вводящие и выводящие их органы. Прямое и непосредственное действие жизненных условий, или `что, в принимаемом здесь смысле, то же самое — внешних влияний на потомков (потому что влиянию на изменения самих родителей Дарвин, в противоположность Ламарку, совершенно справедливо не приписывает почти никакого значения), может быть в свою очередь определенное и неопределенное. Определенным будет оно в том случае, если какое-нибудь влияние производит всегда и постоянно то же самое изменение на различные индивидуумы того же вида, или даже на разные виды животных и растений. В пример изменений такого рода можно указать на изменение роста от количества и качества пищи, на утолщение и утончение кожи, увеличение и уменьшение густоты волос вследствие влияния климата (См. приложение I).
Неопределенному влиянию должно приписать те изменения, которые, происходя под приблизительно тождественными влияниями, оказываются различными у тех же самых, или у разных видов, и наоборот оказываются сходственными при различных влияниях. Дарвин, вслед за Вейсманом, совершенно справедливо относит это к тому, что есть два фактора, причиняющих изменения в организмах, именно: природа или свойства организма, и природа внешних условий, из коих первый несравненно важнее, ибо весьма сильно обозначенные различия замечаются иногда в молодых животных того же помета и в сеянцах от семян той же самой семенной коробочки (плода). Все такие изменения, будут ли очень слабы, или очень значительны и резко обозначены, могут быть рассматриваемы, как неопределенное действие условий жизни на индивидуальный организм, влияющие на него почти таким же образом, как простуда на разных людей, смотря по их телосложению и временному расположению, производя то кашель, то озноб, то ревматизм, то воспаления различных органов. В другом месте Дарвин сравнивает эти влияния на изменения организмов с действием различных способов сообщения нужной степени жара для произведения взрыва пороха или других взрывчатых веществ. Так или иначе — будем мы высекать огонь огнивом из кремня, или бросим зажженную спичку, или проведем тлеющий фитиль, или проволоку и через нее сообщим электрическую или гальваническую искру: все эти причины произведут взрыв; но ни одна из них не определит ни качественных, ни количественных его результатов и действий. Они будут поводом, но никак не причиной к произведению этих действий, характер которых будет вполне зависеть от химических свойств взрывчатого вещества, от того, находилось ли оно на открытом воздухе, или в тесном пространстве и т. п. В этом последнем случае неопределенного влияния, говорит Дарвин: «кажется, организация становится пластической, и мы получаем большое количество колеблющейся изменчивости; в первом же случае природа организма такова, что она скоро и как бы охотно уступает, ежели подвергается некоторым условиям; и все или почти все индивидуумы изменяются одинаковым образом».3 Ту же пластичность организма, о которой только что упомянуто, и еще в большей степени, признает конечно Дарвин и относительно посредственного действия жизненных условий на организм.
Что касается до посредственного, непрямого действия через изменения, производимые внешними влияниями в воспроизводительной системе, то должно заметить, что Дарвин принимает их не потому, чтобы сам или кто-либо другой действительно наблюдал эти изменения и определил в чем они состоят, хотя бы в одном случае; а лишь на основании того факта, что система эта оказывается более чувствительной, чем всякая другая, к внешним влияниям, а также из того, что многие, как, например, Кёльрейтер4, заметили сходство между изменчивостью, происходящей от скрещиваний различных видов, и той, которая наблюдается у животных и растений, воспитываемых при неестественных условиях. Так, ничего нет легче, как приручить то или другое отдельное животное, и напротив того, очень трудно заставить их размножаться в неволе. Например, хищные млекопитающие, даже тропические, довольно легко размножаются в зверинцах; но плюсноходящие, т. е. семейство медведей, составляют из этого исключение. Напротив того, хищные птицы, с самыми редкими исключениями, в неволе не плодятся. Всем известно, что слоны, которые тысячи лет составляют в Индии, а прежде составляли и в Африке (у Карфагенян), домашнее животное, в неволе вовсе не плодятся, и для приручения постоянно вновь ловятся в лесах, так что, собственно говоря, приручаются только отдельные особи слонов, вид же остается совершенно диким. И этого нельзя приписать действию инстинкта, потому что то же самое замечается и у многих экзотических растений, которые в наших оранжереях и теплицах растут и цветут очень хорошо, но ни семян, ни плодов не дают.
Со всем этим нельзя не согласиться, но я считаю нужным заметить, что деление это на влияния, действующие непосредственно и посредственно (через органы воспроизведения) и первых на определенные и неопределенные, кажется мне в том отношении неудовлетворительным, что самый важный и существенный характер, именно с точки зрения Дарвинова учения, принят здесь за критерий деления на группы второстепенной важности, и наоборот. В самом деле посредственно, или непосредственно действуют внешние влияния — это для теории довольно безразлично; но напротив того весьма важно, действуют ли они прямо, т. е. находится ли изменение в тесной зависимости от внешнего влияния и по своему характеру (качеству), и по своей напряженности (количеству), или нет; и возбуждают ли они только организм к изменчивости, не определяя ни характера, ни силы его. Только в первом случае вправе мы назвать изменяющее влияние причиной изменения, ибо причина всегда должна быть причиной достаточной, т. е. заключать в себе все, что находится в следствии. Если я подымаю пять пудов, то в моем распоряжении должна быть и пятипудовая сила; если я передвигаю тяжесть в известном направлении, то и сила должна действовать в том же направлении, или в моем распоряжении должно находиться такое устройство (машина), которое изменяет это направление определенным образом и дозволяет увеличивать поднимаемый вес, соответственно уменьшая скорость поднятия.. Во втором же случае внешние влияния не суть причины изменения, а только их поводы. И это различие существенно важно для Дарвинова учения, как увидим впоследствии. Без этого оно бы даже и не отличалось существенным образом от учения Ламарка и в особенности Жоффруа Сент-Илера и не предстояло бы надобности в самом подборе, составляющем самую существенную и характеристическую черту Дарвинизма. Кроме этого, отличить прямое действие внешних влияний от непрямого мы весьма часто, хотя и не всегда, имеем возможность (как показано выше), но едва ли когда можем сказать, подействовало ли жизненное условие непосредственно на организм, или только через посредство воспроизводительной системы. Наконец и в посредственном действии теоретически можно бы отличить (хотя на деле это едва ли возможно), когда внешнее влияние произвело определенное изменение в воспроизводительной системе, и это определенное действие произвело столь же определенные изменения в остальном организме, и когда оно только неопределенным образом возбудило ее к изменчивости.
Таким образом, мне бы казалось, что образ действия внешних влияний, или вообще жизненных условий на изменения организмов гораздо бы точнее определился, если сказать, что иногда они действуют определенно на организм (все равно на какую часть его), строго сообразно со своими свойствами и силой, т. е. действуют как причины, иногда же, и притом несравненно чаще и гораздо успешнейшим образом, действуют они неопределенно, совершенно или почти независимо от их свойств и силы, т. е. действуют только как поводы. Дальнейшее же различие на действие непосредственное и посредственное (через воспроизводительную систему) не имеет ни с теоретической, ни с практической точек зрения существенной важности.
Вопрос об изменчивости домашних животных и растений как основы всего учения кажется мне столь важным, что я считаю не лишним поместить в особом приложении, в возможно кратком и сжатом виде, главные результаты, изложенные Дарвином в первой части его «Variation under Domestication» (см. приложение II). К этому я добавил несколько фактов из других источников, в особенности о китайских золотых рыбках, изменения которых весьма велики. С несколько большей подробностью говорю я о голубях, так как ни у какого другого животного изменения не были изучены с такой подробностью, не проявились в таком разнообразии и не представляют таких уклонений от общего их типа, всех разновидностей голубей различают до 150. Притом же особенную важность приписывает Дарвин изменчивости голубей, как, несомненно, происходившей в границах того же естественного вида, так что ее можно считать, по преимуществу, исходной точкой и фактическим базисом его учения. В тексте я ограничусь общими результатами.
1.3. Главные породы домашних животных (стр.56)
Дарвин более или менее подробно разбирает 9 пород домашних млекопитающих: собак, кошек, лошадей, ослов, свиней, рогатый скот, овец, коз и кроликов; 8 пород птиц: голубей, кур, уток, гусей, павлинов, индеек, цесарок и канареек; 1 породу рыб: китайских золотых рыбок и 2 породы насекомых: пчел и шелковичных червей. Из растений он с наибольшей подробностью говорит, из хлебных растений: о пшенице и кукурузе; из огородных: о капусте, горохе и картофеле; из плодовых: о винограде, о группе померанцевых деревьев, о персиках (с особенной подробностью), сливах, вишнях, яблонях и грушах (о последних очень мало), о землянике, крыжовнике, грецком и обыкновенном орехе и о тыквенных растениях; из лесных деревьев и кустарников, употребляемых для украшений: об обыкновенной сосне и боярышнике, и о некоторых цветах: розе, анютиных глазках (Viola tricolor), георгинах и гиацинтах; а менее подробно и при случае и о многих других растениях и животных.
Животные, о которых говорит Дарвин, разделяются, в занимающем нас отношении, на две группы. Одни, все изменения которых приписываются изменчивости вследствие вышеизложенных способов влияния жизненных условий; другие, при изменениях которых, кроме того, играла `большую или меньшую роль гибридация, т. е. скрещивание нескольких самостоятельных природных видов. Очевидно, первая группа имеет для Дарвинова учения несравненно большее значение, и для некоторых он входит в весьма подробный анализ и критику вопроса: не могли ли они произойти от нескольких естественных видов, и решает его, например, для голубей и кур отрицательно. Доказательства его, по моему мнению, вполне убедительны. Но и другая группа не лишена своего рода важности для теории, ибо в ней отыскивает она между прочим подтверждения мысли, что бесплодие гибридов не составляет какой-либо особой существенной черты видового характера.
Ко второй группе принадлежат: собаки, свиньи, рогатый скот, вероятно козы и кошки, а может быть даже овцы и индейки.
Как общий вывод из этих исследований Дарвина оказывается, что изменчивость домашних животных и растений обнимает собой все их органы, многие физиологические отправления, привычки, нравы и инстинкты. Изменения органов животных столь значительны, что если бы они встретились в диком состоянии, то без сомнения были бы признаны достаточными для установления, на основании их, видовых и даже родовых отличий. Так, относительно собак Дарвин приводит мнение профессора Жерве, который в своей естественной истории млекопитающих говорит: «если принимать без контроля изменения, к которым способны каждый из этих органов (частей скелета), то можно бы подумать, что между домашними собаками существуют `большие различия, чем те, которые отделяют один от другого виды, иногда даже роды». Сам Кювье — этот высший авторитет в зоологии, говорил, что черепа собак различаются между собой более, нежели черепа видов, принадлежащих к какому-либо естественному роду. Относительно кроликов Дарвин говорит, что Порто-Сантский кролик был бы непременно возведен в особый вид, если бы история его происхождения в 1418 или 1419 году не была нам положительно известна. Относительно разных пород голубей он делает очень часто подобные же замечания. Например: «если бы разные формы гонцов и польских голубей существовали в диком состоянии, то ни один орнитолог не поместил бы их в один и тот же род друг с другом или с полевым голубем»; или: «принимая в соображение наиболее отличные формы чистых голубей, можно разделить их по крайней мере на 5 подпород, различающихся между собой столь важными чертами строения, что их непременно сочли бы, в естественном состоянии, за самостоятельные виды». Нельзя не согласиться, что подобные же заключения могли бы быть сделаны и относительно многих других животных. Что касается растений, то значительность изменений их в культуре, если можно, еще более бросается в глаза. Для этого стоит только указать как на общеизвестное — на различия между разными сортами капусты: кочанной, цветной кольраби, которые все произошли от одного дикого вида Вrassica oleracea, или на бесчисленные сорта плодовых деревьев, георгин, астр, левкоев, розанов и т. д.
Касательно изменчивости растений, кроме выводов, делаемых Дарвином из рассмотрения отдельных изменчивых видов, он приводит еще следующее интересное общее соображение: Альфонс Декандоль в своей превосходной «Geographie botanique raisonnee» перечисляет 157 наиболее полезных культурных растений. Из этого числа он считает 85 почти наверное известных в диком состоянии, в чем однако же другие компетентные судьи сомневаются; 40 других Декандоль считает сомнительными, и только 32 совершенно неизвестных в диком состоянии. Из этого он выводит следствие, что культура в редких случаях изменила растения на столько, чтобы они до неузнаваемости разнились от своих диких родичей. Этот вывод старается Дарвин опровергнуть прямыми и косвенными доказательствами. Прямое заключается в том, что дикари едва ли бы выбирали для возделывания растения редко попадающиеся и малозаметные. И действительно, полезные растения большей частью крупны и заметно отличаются от других, и ни в каком случае не могли произойти из мест пустынных, или из очень отдаленных и недавно открытых островов, а, следовательно не могли бы ускользнуть от внимания ботаников, уже довольно тщательно исследовавших все части света, и потому остается в высшей степени странным и необъяснимым, что многие культурные растения все еще вовсе неизвестны, или сомнительно известны в диком состоянии. Если же принять, что эти растения подверглись коренным изменениям и уклонениям вследствие культуры, то затруднение это устраняется. Мы не находим их потому, что не можем уже признать этих родичей специфически тождественными с их сильно измененными потомками. Возражение это получает тем большую силу, что распространяется на гораздо `большее число растений, чем утверждает Декандоль, потому что он не включил в свой список многих весьма изменчивых форм, каковы: тыквы, просо, сорго, фасоли, долихосы, стручковый перец, индиго и декоративных растений, из которых иные, из числа разводимых с давнего времени, как царский венец (Fritillaria imperialis), тубероза (Polyanthes tuberosa) и даже сирень (Syringa vulgaris), в диком состоянии, по мнению многих ботаников, неизвестны.
Как косвенное доказательство той же мысли Дарвин приводит факт, что многие обширные страны, вообще с богатой и разнообразной растительностью, не дали нам никаких полезных растений, которые заслуживали бы культуры. Это объясняет он не первоначальным отсутствием в них такого рода произведений, а тем, что крайне дикие обитатели этих стран не умели развить, так сказать, элементов полезности, заключавшихся во многих из них, до той степени, чтобы они могли обратить на себя внимание цивилизованных народов, привыкших уже к употреблению продуктов получаемых от растений, значительно усовершенствованных продолжительной культурой, которая до того изменила их, что они уже перестали походить на первоначальные дикие виды, от коих произошли. Иначе — полагает он, отсутствие диких полезных растений на мысе Доброй Надежды, в оконечности Америки к югу от Лаплаты, в Новой Голландии, в Новой Зеландии, на океанических островах и даже во внетропических частях Северной Америки представляло бы странную необъяснимую аномалию, в сравнении с Европой, Азией, некоторыми частями Африки и жаркими частями Америки, из коих произошли наши полезные растения. К более подробному изложению и к разбору этого мнения я возвращусь в последствии.
2. Причины изменчивости (стр.59)
Теперь нам предстоит несколько подробнее рассмотреть причины изменчивости и роды ее. Строго распределить эти причины по тем категориям, которые изложены в начале этой главы, едва ли возможно, и Дарвин вовсе не пытается этого делать, потому что вообще ни по складу своего ума, ни по манере изложения, не принадлежит к числу строгих систематиков, `что вообще сродно более Немцам, нежели Англичанам. Поэтому мы прямо перечислим эти причины, как они изложены не только в V главе «Origin of species», но и в «Прирученных животных и возделанных растениях» т. II глав. XXVI.
2.1. Непосредственное прямое действие внешних влияний. Сюда должно быть, по моему мнению, отнесено и простое механическое давление твердых частей на соседние мягкие части.
2.2. Употребление и неупотребление органов. Сюда же может быть причислена и экономия развития, т. е. стремление организма постепенно уменьшать и, наконец, совершенно уничтожить орган, потерявший свое полезное употребление.
2.3. Измененные привычки жизни, независимо от употребления или неупотребления особенных органов. Сюда же относит Дарвин
Акклиматизацию, хотя, кажется частью, по крайней мере, она могла бы быть отнесена и к первой причине.
2.4. Начало вознаграждения, вследствие которого, когда сильно увеличивается одна часть, соседние части уменьшаются, так как количество питания организма не безгранично.
2.5. Соответственная изменчивость, или, как в первых изданиях называет ее Дарвин, соответствие роста (correlation of growth).
2.6. Гибридация, о которой хотя Дарвин и говорит весьма подробно, по почему-то не причисляет ее к причинам изменчивости, между тем как сам же относит многие изменения домашних животных и растений, отчасти по крайней мере, к этой причине.
2.1. Непосредственное и прямое действие внешних влияний (стр.60)
Выше уже было объяснено, в каком смысле, и, по моему мнению, совершенно правильно, понимает Дарвин действие внешних влияний. Как на пример этого рода изменчивости можно указать на уменьшение величины и толщины морских раковин одних и тех же видов, если они живут в слабосоленой воде, например, в Балтийском море; на увеличение различных органов растений от изобилия и качеств удобрения. Форбес утверждает, что раковины на южной границе их распространения, а также когда живут в мелкой воде, ярче окрашены, чем живущие далее к северу, или на большой глубине. Мокен-Тандон (Моkin-Таndon) дает список растений, у которых листья несколько мясистее, когда они растут у морского берега, хотя в других местностях они вовсе не мясисты. Мех бывает гуще у млекопитающих того же вида, живущих в более холодных странах. Рулен утверждает, «что шкура одичалого скота на знойных Льяносах всегда гораздо тоньше, чем у скота живущего на плоской возвышенности Боготы, а этот уступает в толщине кожи и густоте шерсти тому, который одичал на высотах Парамоса». Известно также действие местных условий окрестностей города Ангоры, в М. Азии, на удлинение и утончение шерсти различных животных, именно: коз, кошек и кроликов и даже собак, животных принадлежащих к разным отрядам млекопитающих. Употребление в пищу конопляного семени делает снегирей и некоторых других птиц черными. Гораздо удивительнее следующие примеры, сообщенные Валласом. Туземцы Приамазонских стран кормят обыкновенно зеленых попугаев (Chrysotis festiva) жиром больших сомовидных рыб, отчего они испещряются превосходными красными и желтыми перьями. Индейцы Ю. Америки вырывают у многих птиц перья из той части, которую желают окрасить, и прививают в свежую рану молочное выделение из кожи маленькой жабы. Вырастающие перья бывают блестящего желтого цвета, и если их вырвать вторично, то вновь вырастающие сохраняют этот последний цвет уже без новой прививки. Известно действие некоторых почв на изменение цвета гортензии из розового в синий, хотя и не удалось до сих пор определить, в чем именно заключается эта особенность в составе почвы. Хотя Дарвин вообще приписывает этому роду влияния весьма слабое значение, однако же в последних изданиях склоняется к тому, чтобы признать большую роль в изменении животных и растений как за этой, так и за всеми другими вспомогательными факторами, в ущерб главному и основному началу его теории.5 Что касается некоторых из самых рьяных его последователей, например, Геккеля, то они преувеличивают значение этого весьма и весьма второстепенного или третьестепенного фактора Дарвинизма, почти до совершенного уничтожения различия между учением Дарвина и учением «имевшего натурфилософское направление, но неясного Жоффруа Сент-Илера», как называет его Бэр. Особенного интереса заслуживают в этом отношении наблюдения Валласа над изменениями цвета бабочек и некоторых птиц под влиянием островного и континентального местообитания этих животных.6 (См. приложение I).
Самый грубый вид непосредственного действия внешних причин на изменения организмов представляет механическое давление, которое Дарвин тоже указывает в числе причин изменчивости,7 и приводит в пример утверждение Фромана и Вебера, что форма таза матери имеет влияние на форму головы ребенка. В этом едва ли может быть сомнение. Конечно, такое изменение не передается по наследству, точно также как и те формы черепов, которые происходят от сдавливания их дикарями в детстве, или уродливые ноги китаянок. Но таково же впрочем, должно быть и вообще всякое непосредственное и прямое действие внешних причин на организмы. Они должны претерпевать изменения только покуда изменяющая причина действует. Есть ли примеры передачи таких изменений по наследству в течение продолжительного времени — мы не знаем и у Дарвина не находим.
2.2. Употребление и неупотребление органов (стр.62)
Эта причина изменчивости играет в Дарвиновом учении несравненно важнейшую роль, нежели первая. Вместе с соответственной изменчивостью составляют они его главные вспомогательные гипотезы, которые будет гораздо удобнее рассматривать впоследствии, после изложения сущности его учения, ибо тогда только мы будем в состоянии понять и оценить взаимодействие и относительную важность главного и побочных факторов. Здесь же приведем только несколько примеров влияния употребления и неупотребления органов у одомашненных животных, так как у растений оно, как само собой разумеется, не может иметь значения. «Так, — говорит Дарвин, — мозг у всех давно одомашненных кроликов не увеличился пропорционально увеличившейся длине головы или размерам тела, в сущности даже уменьшился против того, каким должен бы быть, если бы эти животные жили в природном состоянии»;7 и приписывает это тому, что, живя в неволе, они не имели возможности употреблять свой ум, инстинкты, чувства и произвольные движения. Развитие мозга пострадало, потому что ему предстояло мало упражнений. Также точно у домашних кур, почти не летающих, и особенно у тех пород, которые почти вовсе утратили эту способность, вес крыловых костей относительно веса ножных костей уменьшился довольно значительно, у некоторых до 33%, сравнительно с отношением у дикого прародителя кур Gallus Bankiva; еще яснее это уменьшение в гребне грудной кости, к которому прикрепляются мускулы, двигающие крыльями. Подобное же сравнение между дикими и домашними утками показывает, что у последних вес ножных костей (так как ноги более употребляются) увеличился сравнительно с весом тела, а вес крыловых костей уменьшился.
2.3. Измененные привычки жизни независимо от употребления или неупотребления органов (стр.63)
Известно, что разные животные приучаются к разной пище: так в Китае и в Полинезии собаки питаются почти исключительно растительными веществами, и вкус к такой пище передается наследственно. У нас по западному берегу Белого моря, где бывает большой лов сельдей, значительную часть корма коров составляют сельди, `что не вредит качеству молока. В Астрахани и вообще в низовьях Волги всех домашних животных кормили рыбой, а кур вместо зерна лещевой икрой (когда она была еще менее ценна) и потому мясо их, в особенности свиней, для непривычных едва употребимо в пищу. Малоценную рыбу (прежде даже лещей) нарочно ловили для корма свиньям. Это без сомнения действия привычки, но едва ли можно сюда же отнести многие другие примеры, приведенные Дарвином. Например, что однолетние растения становятся в другом климате многолетними, как левкой и резеда в Тасмании, по Гукеру, и наоборот, как клещевина (Riсinus) у нас. Это скорее должно быть приписано непосредственному действию климата.
2.4. Начало вознаграждения (стр.63)
Оно имеет свое применение в тех случаях, когда одна часть сильно увеличивается, а соседняя уменьшается вследствие того, что количество питания, добываемое или получаемое организмами, не безгранично. Это начало было выражено в первый раз Жоффруа С.-Илером и Гете, который выразил его так: «чтобы расточать с одной стороны, природа принуждена экономничать с другой». Многие действия его очевидны, хотя едва ли имеют сколько-нибудь важное значение. Разновидности картофеля, дающие очень ранние клубни, редко цветут, и Нейт (Кnight), задержав развитие клубней, заставил их цвести. Разновидности тыквы, дающие большие плоды, производят их в очень малом числе. Обрыванием большей части плодов с дерева (например, с груши) значительно увеличивается вес и величина оставшихся на дереве. Полное отсутствие масляной железки у трубастых голубей может быть, замечает Дарвин, находится в связи с величиной хвоста.
2.5. Соответственная изменчивость, соrrelated variation или, как Дарвин прежде ее называл, соответствие роста (correlation of growth) (стр.64)
Дарвин определяет ее так: «Я понимаю под этим выражением, что вся организация так связана во время роста и развитая, что ежели случаются легкие изменения в какой бы-то ни было части и накопляются, то изменяются и другие части».9 И этому началу придает Дарвин в последних изданиях больше значения, чем в первых. По вышеизложенной причине мы откладываем его рассмотрение. Как самый ясный пример такой изменчивости приведем, что вместе с увеличением или уменьшением размера всего тела известные органы также увеличиваются или уменьшаются в числе. Так, например, у голубей дутышей увеличена длина их туловища; соответственно этому увеличилось и число позвонков, и ребра сделались шире. У трубастых (павлинных) голубей расширился хвост, и увеличилось число хвостовых перьев, а с этим вместе увеличилось число и величина хвостовых позвонков. У гонцов удлинился клюв, а вместе с этим, хотя и не строго пропорционально, удлинился и язык; длинноклювые голуби имеют и длинные ноги. Другой замечательный пример соответственной изменчивости представляют белые кошки с голубыми глазами, которые вместе с этим бывают глухи; но если даже один глаз не голубой, то кошки слышат. Доктор Сишел (Sichel) прибавляет еще интересный факт, что однажды к концу четвертого месяца от рождения кошки глаз ее стал темнеть и кошка начала слышать.10 Этот странный факт объясняет, впрочем, Дарвин довольно удовлетворительно. Котята во время первых девяти дней еще глухи и, пока глаза закрыты, цвет их, несомненно, голубой. Следовательно, если предположить, что развитие органов зрения и слуха остановилось в то время, когда веки еще закрыты, то глаза останутся голубыми, а уши глухими. Дело затрудняется, однако же, еще необходимостью белого цвета, а цвет меха определяется задолго до рождения; следовательно, необходимо предположить связь между голубым цветом глаз и белизной меха, и что обусловливающая ее неизвестная причина действует на котят в очень ранний период развития. Но дело вновь затрудняется наблюдениями Тайта, что все это соотношение имеет место только у котов, а не у кошек. Весьма интересен еще следующий пример связи между цветом волос и чувствительностью организма к ядам. В Виргинии все свиньи черные, и профессору Ваймену объяснили это тем, что свиньи едят корень растения Lachananthes tinctoria, который окрашивает их кости в розовый цвет (подобно марене) и от которого отпадают копыта у всех свиней, кроме черных.
По размышлении об этих и подобных им фактах оказывается, что трудно решить в большинстве случаев, — было ли предшествовавшее изменение одной части причиной изменения в другой, или же изменения обеих частей вызваны одновременно и, так сказать, независимо какой-нибудь особой причиной, или даже двумя одновременно действующими причинами. В этом последнем случае, очевидно, что соответственность изменений была бы только кажущаяся. Между изменениями этого рода и настоящими соответственными изменениями было бы, собственно говоря, такое же отношение, как между оптическими и действительно двойными звездами. Некоторые последователи Дарвинизма, как например, Зейдлиц, которым не нравился этот остаток закономерности, действительно не гармонирующий с духом теории, принимают, что между явлениями соответственной изменчивости и нет другой связи, кроме случайной одновременности появления этих признаков. Такое объяснение допустимо только для случаев так сказать ложной соответственности изменений, но не для постоянно и неизменно повторяющихся случаев ее.
2.6. Гибридизм (стр.65)
Собственно Дарвин нигде не выставляет гибридизма, т. е. плодотворного полового соединения двух видовых форм, результатом которого бывают так называемые помеси (hybrids), или двух характеризованных разновидностей, производящих так называемых ублюдков (mongrels) — причиной изменчивости. Это очень понятно, потому что, имея в виду объяснить посредством изменчивости происхождение всех различных органических форм, он должен был ответить и на вопрос: как же произошли те формы, которые через свои соединения образовали помеси и ублюдков? Но, тем не менее, и оставляя в стороне всякую гипотезу и теорию, остается незыблемым факт, что гибридизм имеет весьма значительное влияние на замечаемую в прирученных животных и возделываемых растениях изменчивость. Это признается и Дарвином, так как он принимает, что многие домашние животные обязаны своим происхождением нескольким самостоятельным видам, а с другой стороны считает необходимым доказывать, что сильная изменчивость, замечаемая в других (например, в голубях и курах), не может быть отнесена к этой причине. Только Дарвин принимает, что влиянием гибридизма можно объяснить лишь средние формы между смешивающимися видами, или разновидностями. Так например, опровергая происхождение пород домашних голубей от нескольких диких видов, он говорит, что главные домашние породы голубей должны бы в таком случае происходить от 8 или 9, или даже 12 видов, так как скрещивание меньшего числа не произвело бы характеристических различий, существующих между отдельными породами, или: «Весьма неправдоподобен факт, чтобы человек умышленно или случайно выбрал, для одомашнения, именно несколько видов крайне ненормальных по своим признакам».11 С особенной ясностью он выражает это, говоря о собаках: «Часто неопределенно говорилось, что все породы наших собак произошли через скрещивание немногих первобытных видов; но через скрещивание мы можем получить лишь формы в некоторой степени промежуточные между их родителями и, если захотим объяснить себе этим процессом различие в наших домашних породах, мы должны будем принять первоначальное существование в диком состоянии самых крайних форм, каковы: итальянская борзая, ищейка (blood hound), бульдог и проч.»12
3. Роды изменчивости (стр.66)
За принятием всех этих причин, производящих и направляющих изменчивость в животных и растениях, остается огромное большинство случаев изменений в организмах, которые не могут быть подведены ни под какую определенную причину. Внешние влияния и вообще жизненные условия являются только поводом, возбуждающим изменчивость, как непосредственно, так и через посредство половых элементов. Соответственно производящим причинам, можно бы конечно классифицировать различные роды изменений — на происходящие непосредственно от внешних влияний, от употребления и неупотребления органов, — на гибриды и помеси и т. д.; но это не имело бы никакого значения, как потому что в каждом данном случае почти никогда нельзя определить, под какой именно разряд он подходит, так и потому, что большинство случаев относилось бы к той неопределенной категории, которая, как мы видели, составляет реакцию организма по поводу какого-либо внешнего или внутреннего влияния. Гораздо важнее разделение изменений по степени силы или размеров, которых достигает каждый отдельный случай.
3.1. Индивидуальные изменения (стр.67)
В этом отношении мы можем различать: 1) те мелкие, почти незаметные изменения, которые составляют отличительный признак каждого животного и растительного индивидуума от всех прочих индивидуумов того же вида, той же разновидности, подразновидности или породы, и которые мы, поэтому и должны назвать: индивидуальными изменениями. Давно известно и обратилось даже в пословицу или поговорку, что нет двух листьев на дереве, вполне похожих один на другой; тем менее можно найти два дерева, два куста, две травки до неотличимости сходных между собой. Относительно высших животных и человека, конечно, не может существовать ни малейшего сомнения в индивидуальных различиях каждого из них. Так, например, Дарвин приводит замечание Линнея: «что Лапландцы узнают и называют особым именем каждого оленя, хотя я, — говорит Линней, — решительно не понимаю, как можно среди такого множества отличить их один от другого, потому что их было как муравьев в муравейнике». — «В Германии пастухи выигрывают пари, узнавая каждую овцу в стаде из ста голов, хотя никогда не видывали этого стада раньше двух недель до пари».13 Я с своей стороны могу представить еще, может быть, более удивительный пример в этом роде, хотя он собственно относится не до индивидуальных, а до мелких отличий подпород или рас. Мне случилось в 1867 г. ехать по земле Черноморского (Кубанского) войска с одним казацким офицером, уже не состоявшим на действительной службе, а занимавшимся сельским хозяйством на своем хуторе, рыболовством и вообще промышленными предприятиями. Мы ехали в тарантасе по отличной гладкой дороге довольно скоро, никак не менее 12 верст в час, так как и лошади были со станции, которую содержал мой спутник. Мы разговаривали, и по этому повернулись друг к другу, каждый лицом внутрь тарантаса. По дороге обгоняли мы воловий обоз, которого я сначала и не заметил, дорога была широка, и он нам задержки не делал. В это время мой спутник случайно повернулся направо (он сидел с правой стороны) и в то же мгновение крикнул: «стой!» выскочил из тарантаса и, схватив одного вола за ярмо, закричал стоявшему возле чумаку: «это мои волы, их украли у меня два года тому назад, и вот тебе доказательство: с той стороны (т. е. с правой, от нас отвращенной) у него на таком то месте должно быть такое-то тавро. Где ты их достал?» Посмотрели, и действительно на указанном месте находилось то самое тавро. — Чумак уверял, что он купил их в Екатеринославской или Воронежской губернии (`что и оказалось справедливым). В воловьем довольно большом обозе было только две пары украденных волов, на одну из которых случайно, при быстрой езде, без всякого подготовления, при разговоре о совершенно другом предмете, упал взгляд моего спутника, — а волы эти были украдены два года тому назад. Я конечно спросил его, как он мог это узнать, не было ли какой отметины на этих волах? Отметины, отвечал он мне, не было никакой, по цвету (сивому и однообразному у всей черкасской породы), форме рогов они были совершенно похожи на всех черноморских волов, но на каждом хуторе они имеют некоторые особенности, не передаваемые словами, но по которым я своего вола узнаю, где бы-то ни было из тысячи. То же самое должно существовать и у низших животных, например, у насекомых. Дарвин приводит следующий сделанный им опыт в подтверждение этого. «Несколько раз я переносил муравьев того же вида (Formica rafa) из одного муравейника в другой, обитаемый десятками тысяч, по-видимому, подобных же муравьев; но чужие были тотчас же узнаваемы и убиваемы. Тогда я поместил на сутки муравьев, взятых из очень большого муравейника, в бутылку, сильно пропитанную запахом асса-фетиды, и потом отнес их домой. Товарищи стали вначале угрожать им, но скоро признали за своих и пропустили в муравейник».14 Эти индивидуальные различия не ограничиваются внешними признаками, но относятся также и к таким, которые считаются зоологами и ботаниками важными. Так, например, разветвления главного нерва, близь большого центрального нервного узла насекомых, представляют индивидуальные различия, по наблюдениям Луббока, в видах рода Coccus. Точно то же замечается в мускулах личинок некоторых насекомых.
3.2. Внезапные самопроизвольные изменения (стр.68)
Второй род изменений назовем мы 2) внезапными, самопроизвольными изменениями (spontaneous variations). Они отличаются от первых тем, что весьма значительное и резкое различие возникает тут разом, так что может считаться уже внезапно возникшей новой породой. Как на пример можно указать на Мошанских овец. «В отчете присяжных всемирной выставки 1851г. упоминается о появлении мериносового ягненка во Франции на ферме Мошан в 1828 году, замечательного по своей длинной, мягкой, прямой и шелковистой шерсти. Г. Гро развел таких баранов и через несколько лет мог уже продавать их на племя. Шерсть этой породы так хороша, что продается на 25% дороже лучшей мериносовой шерсти».15 В растениях такие внезапные изменения встречаются довольно часто.
3.3. Уродливости. Относительная важность их (стр.69)
Как третий род изменений можно считать уродливости, который Дарвин определяет, как некоторое значительное отклонение строения вообще, вредное или бесполезное для вида. Таковы, например, Анконские овцы, происшедшие от ягненка, родившегося в 1791г. в Масачузете, с короткими кривыми ногами и длинной спиной, напоминавшего форму такс между собаками. Так как овцы эти не могли прыгать через заборы, то вначале возлагали на них много надежд; но в последствии они были уничтожены и заменены мериносами. Таковой же уродливой породой должен считаться и Ниатский скот, признаки происхождения которого приведены в приложении II.
Эти различные роды изменений могут появляться иногда прямо на взрослом уже неделимом, как, например, возвращение естественной окраски у портосантского кролика, прожившего четыре года в Лондонском зоологическом саду (см. приложение II). Но такого рода изменения не имеют никакого значения в занимающем нас вопросе происхождения видов, хотя главнейше на них и основал Ламарк свою теорию трансмутации органических форм. В большинстве же случаев появляются они на новых особях, происходящих или путем полового размножения, или размножением почковым. Первое составляет вообще наиболее обыкновенный, а у большинства животных, за исключением лишь самых низших, единственный способ появления индивидуальных и других изменений. Примеры почковых изменений были наблюдаемы доселе собственно только у растений, и вот некоторые из наиболее замечательных и вполне достоверных случаев, известных у английских садовников под именем sports (игры). В Родфорде, в Девоншире, персиковое дерево, купленное за сорт, называемый Chancellor было посажено в 1815 г. и давало настоящие персики, т. е. с кожей покрытой пушком, а в 1824 г. на одной ветке его оказалось 12 арабских персиков, т. е. гладкокожих (которые некоторыми ботаниками принимаются даже за особый вид). В 1825г. та же ветка дала 26, а в 1826 г. 36 арабских персиков и 18 обыкновенных, один из последних был с одной стороны совершенно гладок. В Бекльсе персиковое дерево, Royal George, дало плоды, три четверти которых походили на обыкновенный персик, а остальная четверть на арабский; линии, разделявшие их, шли вдоль плода. Вкус этих частей был также совершенно различный. Бывали и обратные случаи, что арабские персики стали давать обыкновенные. Эти примеры имеют ту важность, что эти сорта, происшедшие первоначально от почковых изменений, передавались потом семенами. Линдлей описывает замечательный случай крыжовника, один куст которого приносил четыре сорта ягод: красные волосатые, красные гладкие, мелкие зеленые и желтые с серо-красным отливом. Знаменитая груша Doyenne gris (деканская серая), лучшая из всех старинных груш, произошла таким же образом почковым изменением от белой (Doenne blanc), которая уступает ей вкусом и тремя неделями или месяцем раньше поспевает. Известный плодовод Мортилье говорит: «Дерево, на котором я это наблюдал, живо и теперь (в 1870 г.) в саду одного из моих друзей; хотя к нему никогда ничего не было привито, кроме белой деканской груши, каждый год маленькая ветка, всегда та же самая, производит серые деканские груши.16
«Из всех трех родов изменений, которые мы замечаем в домашних животных и растениях, — говорит Дарвин, — без всякого сравнения самые важные, и которые должны преимущественно обратить на себя наше внимание, суть те мелкие индивидуальные различия, которые представляют нам в неисчислимом количестве все животные и растительные виды, как в домашнем, так и в диком состоянии». На них, собственно, и возведено все здание Дарвиновой теории. Уродливости не могут тут играть никакой роли, ибо, не будучи сохраняемы человеком, неминуемо должны были бы погибнут в природе. Так например, Ниатский скот кормится также как и обыкновенный, срывая траву языком и небом, если трава на пастбищах достаточно длинна; но во время больших засух он непременно погиб бы без помощи человека.17 — Что касается до самопроизвольных изменений, то они составляют лишь исключение и так же, как доказывает Дарвин, не могут служить материалом для объяснения происхождения тех многообразных форм, которые мы видим в природе. С этими доказательствами ознакомимся мы в конце этой главы, ибо, чтобы понять их, должны еще познакомиться с прочими элементами Дарвинова учения, кроме изменчивости, и с их взаимодействием.
4. Наследственность (стр.71)
Само собой понятно, что мелкие индивидуальные изменения такими бы всегда и оставались, какими первоначально появились, и никак не могли бы накопляться в должной степени для произведения тех значительных и многообразных отличий, которые представляют нам породы домашних растений и животных, если бы они не сохранялись, а исчезали, заменяясь новыми в каждом поколении. «Всякое изменение, которое не наследуется, — говорит Дарвин, — для нас не важно». Но число и разнообразие наследуемых отклонений в строении как ничтожной, так и значительной физиологической важности, — бесконечно. Ни один скотовод не сомневается в силе стремления к наследственности; что подобное произведено подобным — это составляет его верование. Сомнения относительно этого начала возникали только у теоретических писателей. «Ежели какое-нибудь отклонение часто появляется и мы видим его в родителях и в детях, мы конечно не можем утверждать, не зависит ли это от того, что одна и та же причина подействовала на тех и на других; но если между особями, подверженными, по-видимому, тем же условиям, мы усматриваем какое-нибудь редкое отклонение, зависящее от какого-нибудь необычайного совпадения обстоятельств в родителе — скажем в одном между миллионами различных индивидуумов — и если оно вновь появляется в его сыне или дочери, то уже одно учение о вероятностях почти принуждает нас приписать появление его вновь — наследственности. Каждый слышал о случаях альбинизма, колючей кожи, покрытом волосами теле и проч., появлявшихся между членами того же семейства. Но если странные и редкие отклонения в строении действительно наследуются, то менее странные, редкие и обыкновенные отклонения могут уже гораздо легче быть признаны наследственными. Может быть, правильное воззрение на этот предмет состояло бы в том, чтобы считать наследственность, с какими бы то ни было признаками, за правило, а не наследственность — за исключение».18
Но затруднение заключается тут в том, что считать по преимуществу подлежащим унаследованию: общие ли видовые свойства, или индивидуальные от них отличия; ибо если наследуются эти последние, то не наследуются те признаки, от которых они уклонились. Эти вопросы очень затруднительны; на них, как мы увидим, Дарвин собственно не дает определенного ответа. Здесь мы приведем только ту формулу наследственности, на которой он останавливается, воздерживаясь пока от всякой ее критики: «Все, какие бы-то ни было признаки, как древние, так и недавно приобретенные, стремятся к передаче; но можно принять за общее правило, что те, которые уже долго успешно сопротивлялись противодействующим влияниям, будут и впредь также успешно сопротивляться им, а следовательно, будут прочно передаваться потомству».19
4.1. Скрытые признаки и преимущественная передача (стр.72)
Хотя законы, управляющее наследственностью, по словам Дарвина, большей частью неизвестны, однако же, из некоторых фактов, часто повторяющихся, он считает себя вправе вывести несколько общих правил, имеющих большое значение для некоторых весьма важных положений его теории. В этом отношении два ряда фактов должны обратить на себя наше внимание, так как они, хотя и малопонятные сами по себе, служат однако же объяснением многих явлений — это: передача признаков потомству в скрытом состоянии и преимущественная передача признаков одним видом (при помесях), или одной разновидностью (при ублюдках), или одним полом (при соединении неделимых той же породы) перед другим видом, другой разновидностью, или другим полом. Существование скрытых признаков всего лучше подтверждается тем, что у неделимых одного пола развиваются в известном возрасте, или при известных обстоятельствах, признаки другого пола; следовательно должно признать, что пока они не развились — они существовали в скрытом состоянии. Так у кур, фазанов, куропаток, цесарок, уток, в старости, или при некоторых операциях, появляются некоторые мужские признаки. Одна утка десять лет сряду принимала совершенно зимнее и летнее оперение селезня. У одной курицы, которая перестала нестись, появились оперение, голос, шпоры и драчливое расположение петуха. Подобное же случается и с самцами. Если охолостить молодого петуха, то он перестанет петь, гребень, серьги и шпоры не вырастают до должной длины; каплун начинает высиживать яйца и выводить цыплят. Бесплодные мужские гибриды от фазана и курицы поступают точно также: они подстерегают, когда курица сойдет с яиц и с наслаждением принимаются их высиживать. Но не одни половые признаки могут находиться в таком скрытом состоянии. При скрещивании двух различно окрашенных голубей, дети их бывают вначале одного цвета, а через год или два приобретают цвет другого родителя. У безрогих пород скота в старости развиваются иногда небольшие рога. Особенно замечателен следующий совершенно достоверный случай. У одной Сибрайтовой золотисто-полосатой бентамки, вследствие болезни яичников появились мужские признаки, но не те только, которые свойственны этой породе (см. приложение II, куры), но также и дугообразный хвост из серповидных перьев в целый фут длиной, характеристические перья поясницы и серповидные перья шеи, которые могли быть ей переданы только от отдаленных ее предков (не менее как за 60 лет) — от простой бентамки, или польской курицы, от скрещивания которых Сибрайтовы бентамки произошли. Следовательно, признаки эти должны были находиться в скрытом состоянии в течение всех промежуточных поколений Сибрайтовых бентамок. Из этих фактов Дарвин заключает, что передача признаков по наследству и развитие их в видимые признаки, нравы, инстинкты у наследовавшего их потомка суть две совершенно различные вещи.
4.2. Некоторые особенности наследственной передачи (стр.73)
Другое отличаемое Дарвином начало есть не равномерная, а преимущественная передача особенностей одним из родителей. Когда соединяются два индивидуума той же породы, но достаточно различные по их индивидуальным признакам, для того чтобы их можно было отличить друг от друга, или когда скрещиваются две резкие породы, или два вида, то не всегда бывает, что потомки первого поколения представляют промежуточное строение между обоими родителями, или походят на одного по одним частям, а на другого по другим. Часто случается, что известные особи, породы и виды обладают преимущественной способностью передачи своих признаков. Сюда принадлежит, например, в человеческом роде, резкая характеристика в физиономии некоторых семейств, как Габсбургов и Бурбонов, несмотря на то, что мужские члены этих династий вступали в браки с принцессами разных домов и даже разных национальностей. Но всего яснее проявляется это при скрещивании разных пород, причем эта способность к преимущественной передаче оказывается совершенно различной от силы наследственности самой породы, ибо некоторые породы животных строго сохраняют свои признаки при соединении с особями той же породы, но вовсе не передают их, или только в очень слабой степени, при скрещивании с другими породами. Например, английская короткорогая порода скота, несмотря на недавнее происхождение, отличается сильной способностью передавать свои признаки, за что и высоко ценится для вывоза заграницу. Особенной слабостью в передаче своих признаков отличается порода голубей, называемая трубачами. Она известна уже, по крайней мере, 130 лет и размножается прочно. Особенности ее заключаются в своеобразном пучке перьев над клювом, в хохле на голове и в совершенно особенном ворковании, заслужившем ей название трубачей. Только после троекратного скрещивания ублюдков трубачей и других пород последовательно в каждом поколении все с трубачами же, т. е. когда в них имелось уже только 1/16 посторонней крови, появился хохолок, но они все еще не трубили. Шелковистые куры, при скрещивании, не передают странного строения своих перьев, а шелковистая подразновидность трубастых (павлинных) голубей неизменно передает эту шелковистость. Еще должно заметить, что полы одной и той же породы обладают различной способностью к передаче признаков по наследству. Самец бесхвостой кошки (не имеющей хвоста и с длинными задними ногами), скрещенный с обыкновенной кошкой, произвел 23 котенка, из коих 17 были бесхвосты; а у кошки бесхвостой породы с простым котом все котята имели хвосты, хотя короткие и несовершенные. Дарвин полагает, что в некоторых по крайней мере случаях, это зависит от того, что у родителя, обладающего преимущественной передачей, передаваемый признак существует в развитом явном состоянии, а у другого в скрытом, тогда очевидно, что этот признак, в сущности находящийся у обоих родителей, должен передаваться в преимущественной степени. Но мы не можем воздержаться, чтобы не заметить здесь, что преимущественно передаваемый признак принадлежит часто к числу основных видовых характеров, и он замещает собой те признаки, которые образовались вследствие изменчивости. Так приводимые Дарвином примеры, что все домашние голуби имеют скрытую способность становиться сизыми, лошади булаными, овцы темными,20 очевидно, объясняются тем, что таков цвет их диких родичей. Эта способность к преимущественной передаче признаков и скрытая передача их может служить к объяснению следующих весьма важных проявлений наследственности:
4.2.1. Ограничение одним полом (стр.75)
1) Ограничение наследственности одним полом, причем признаки, появляющиеся часто только у одного пола, иногда передаются исключительно, или, по крайней мере, в гораздо большей степени только тому же полу. Так в семействе Ламбера рогоподобные выступы кожи передавались от отца только мужским, а не женским потомкам. То же замечалось относительно некоторых болезней, например, слепоты к краскам (дальтонизм), которая вообще чаще первоначально появляется у мужчин, нежели у женщин. Доктор Ирль приводит, что в 8 родственных семействах, состоявших в пяти поколениях из 61 члена, у 32 мужчин — 18, а из 29 женщин только 2 не могли различать красок. Но известен случай, в котором слепота к краскам появилась в первый раз у женщины и была передана в течение 5 поколений 13 женским потомкам.
Этот предмет имеет вообще большую важность при объяснении полового подбора.
4.2.2. Перемежающаяся через пол передача (стр.75)
2) Перемежающаяся передача признаков, появившихся случайно в одном поле, или составляющих характеристические признаки одного пола — через индивидуумов другого пола, совершенно лишенных этого признака или свойства. Так расположение к кровоизлиянию из некоторых ран никогда не наследуется сыновьями прямо от отцов, и одни только дочери передают скрытую наклонность к этой болезни своим мужским потомкам. Так отец, внук и праправнук могут представлять эту особенность, переданную дочерью и правнучкой. Это было бы, следовательно, род перемежаемости поколений. Но и этот предмет преимущественно относится к половому подбору, где он собственно представляет нормальное правило. Гораздо важнее в общем значении:
4.2.3. Атавизм (стр.75)
3) Атавизм, т. е. возвращение к признакам более или менее отдаленного предка, когда промежуточные поколения были их лишены. Простейший случай атавизма будет заключаться в перемежающейся передаче признаков, например, когда дитя похоже не на отца или мать, а на деда или бабушку. При атавизме должно отличать:
4.2.3.1. Возвращение к коренным признакам вида или породы и одичание (стр.76)
а) Возвращение чистых или нескрещенных индивидуумов к утраченным признакам. Таково, например, случайное появление в различно окрашенных породах голубей сизых птиц со всеми отметинами, характеризующими дикого полевого голубя (Columba Livia L.). Галловейская и Суффольская породы рогатого скота не имеют рогов в течение последних 100 или 150 лет, но иногда рождается теленок с рогами, но только слабо прикрепленными к коже. Сюда относится весьма важный вопрос об одичании.
Одичание. В самом деле, если бы наши, так сильно изменившиеся породы домашних животных и возделанных растений сохраняли свои признаки только до тех пор, пока они продолжают подвергаться естественным условиям жизни в домашнем состоянии, а, будучи возвращены в те условия, при которых живут в природе, принимали бы через некоторое число поколений все признаки дикого прародительского вида, утрачивая все приобретенное культурой; то вся изменчивость домашних животных и возделываемых растений лишилась бы почти всего своего значения и едва ли бы могла служить основанием для заключений об изменчивости организмов в природном состоянии. Но Дарвин утверждает, что, несмотря на распространенность этого мнения даже между самыми авторитетными писателями, — вера эта в возвращение одичавших животных к первоначальному видовому типу основана на чрезвычайно малом числе доказательств. В подтверждение этого он приводит следующие факты и соображения:
1) Многие из домашних животных не могли бы существовать в диком состоянии, как, например, овцы, а потому и опыта над ними не могло быть сделано.
2) В других случаях дикий родич нам совершенно неизвестен, и потому мы не можем сказать, возвратилась ли одичавшая порода к своему видовому типу.
3) Когда животные дичали, то неизвестно, одна ли какая порода или разновидность попала на свободу, или несколько разом; — в этом последнем случае взаимное скрещивание повело бы к уничтожению характеристических признаков, приобретенных в домашнем состоянии.
Разбор отдельных случаев одичания приводит Дарвина к таким же заключениям. Так лошади, одичавшие в Южной Америке, буровато-гнедые, а в Азии буланые; какая же из этих мастей принадлежала коренному виду? Собаки ничего не могут доказать, ибо произошли от различных коренных видов, и, следовательно, вполне не могут возвратиться ни к одному из них. Домашние кролики, дичая в Европе, принимают, правда, цвет диких кроликов, но это объясняется тем, что окрашенные странным неестественным цветом более заметны, и потому чаще делаются добычей хищных зверей, или попадают под пули охотников; но одичавшие на Порто-Санто и в Ямайке приняли новые цвета и некоторые другие признаки. Цесарки, одичавшие в Вест-Индии, стали гораздо изменчивее, чем домашние. Наиболее известный случай возвращения к типу дикого вида, на котором главнейше и основывается это мнение — представляют свиньи. Они одичали в Вест-Индии, Ю. Америке и на Фалкландских островах, и везде приобрели темный цвет, толстую щетину и большие клыки дикого кабана, а поросята стали рождаться покрытые продольными полосами, как кабанята. Но и тут есть исключения. Свиньи, одичавшие в Луизиане, хотя и отличаются многим от домашних, но не вполне похожи на дикого европейского кабана, так что Дюро-де-ла-Маль заключает, что они не произошли от европейских свиней (Sus scropha L.); южно-американские одичалые свиньи, по словам описавшего их Рулена, также различаются во многих отношениях.
Относительно одичавших растений Гукер тоже сильно настаивает на том, что верование в силу возвращения к первоначальному дикому типу основывается на весьма слабых доказательствах. Дарвин приводит пример относительно гиацинтов, что белые и желтые гиацинты, при разведении семенами, хорошо воспроизводят свой цвет, а напротив того, розовые и голубые оказываются непостоянными. Таким образом, по словам Мастерса, производившего эти опыты: «мы видим, что садовая искусственная разновидность может быть более постоянной, чем естественный вид, ибо естественный цвет гиацинтов голубой». На это позволю себе заметить, что в одном запущенном не менее тридцати лет саду южного берега Крыма, именно в Куреизе, в 1864 и 1885 году я находил одичавшие гиацинты, которые все без исключения были лиловато-голубого цвета. Может быть это происходило от того, что климат и вообще условия южного берега Крыма более подходят к климату родины дикого гиацинта, нежели Англия; а также вероятно еще и потому, что условия одичания в запущенном саду были ближе к условиям произрастания в диком состоянии, чем при искусственных опытах. Цветки также уменьшились, и цветорасположение стало реже, т. е. и в этом отношении одичание полнее, так что сначала я с трудом признал эти цветы за обыкновенные садовые гиацинты.
4.2.3.2. Возвращение к признакам от скрещивания (стр.78)
б) Возвращение к признакам, заимствованным от скрещивания пород, разновидностей и видов. Вот несколько интересных примеров. Сука понтер ощенилась семью щенками, четверо из которых имели сизые и белые отметины, что столь необыкновенно у понтеров, что ее заподозрили в связи с борзым кобелем и приказали уничтожить весь помет. Но лесничий сохранил одного щенка, как редкость. Два года спустя приятель хозяина, увидав его, утверждал, что это совершенный портрет его старой суки Сафо, единственного чистокровного понтера белого с сизым, которого он когда-либо видел. При разборе родословной оказалось, что заподозренная сука была правнучкой Сафо, так что содержала только 1/16 ее крови, а в щенках; было только 1/32. На одном птичьем дворе Дарвин заметил кур, похожих на малайских, и хозяин сообщил ему, что 40 лет тому назад он скрестил своих кур с малайскими, и хотя потом и пробовал освободиться от этой примеси, но решительно отчаялся в этом успеть, ибо малайские признаки постоянно появлялись вновь.
Между любителями и хозяевами скотоводами идут бесконечные споры о том, через сколько поколений, после один раз произведенного скрещивания можно считать породу совершенно освободившейся от его влияния, и не опасаться более возвращения. Никто не думает, чтобы это могло произойти раньше, чем через 3 поколения, другие полагают, что нужно 6, 7 или даже 8 поколений. Дарвин останавливается на том мнении, что «если порода была скрещена только один раз с какой-либо другой породой, то потомки их выказывают иногда в течение многих поколений стремление возвратиться к характеру чуждой породы — некоторые утверждают, что через дюжину, или даже через два десятка поколений. После двенадцати поколений пропорция крови, как обыкновенно выражаются, переданная одним предком, составляет только 1/2048 и, однако же, как мы видим, обыкновенно принимается, что стремление к возвращению удерживается этим остатком чуждой крови. Но в породе, которая не была скрещена и в которой оба родителя потеряли какой-нибудь признак, принадлежавший их предкам, сильное или слабое стремление воспроизвести потерянный характер может быть передаваемо почти через какое бы-то ни было число поколений».21
Говоря об этом предмете, нельзя не упомянуть о том, что скрещивание различных пород бывает причиной возвращения признаков, принадлежавших некогда той коренной форме, от которой эти породы или разновидности произошли. Внимание Дарвина на этот предмет было обращено сочинением Буатара и Корбье о домашних породах голубей. Вследствие сего и сам он стал производить относящиеся к этому предмету опыты, результатом которых было то, что от голубей, принадлежащих к старым и прочным породам, не представлявшим никакого следа сизого цвета или характеристических (для дикого вида) полосок на хвосте и крыльях, при повторенном скрещивании ублюдков, происходили птицы сизого цвета и вообще с ясными признаками цвета и строения дикого голубя. Этот же способ употребил Дарвин для определения того дикого вида, от которого произошли породы домашних кур. И здесь многие ублюдки, например, потомки черного испанского петуха и белой шелковой курицы получили окраску точь-в-точь такую, как у дикого Gallus Bankiva. Здесь приобретенные в домашнем состоянии отличия и особенности как бы взаимно нейтрализуются, и через это дозволяют выступать признакам коренной формы, сколь бы давно они ни были утрачены.
Передача признаков посредством наследственности представляет еще одну черту, — только отчасти объяснимую существованием скрытых признаков. Это:
4.2.4. Наследственность в соответствующих возрастах (стр.79)
4) Наследственность в соответствующие периоды жизни, т. е. появление у потомков признаков, приобретенных предками в тот именно возраст, в котором они у него впервые появились, или несколько ранее. Многие относящиеся сюда факты совершенно очевидны. Так например, зерна различных горохов, фасолей, кукуруз, отличающиеся формой, цветом, величиной, появляются во время созревания их плодов, тогда как сами растения их производящие, по ранее появляющимся органам, стеблям, листьям, цветам, почти вовсе между собой не разнятся; но бывает и наоборот, что схожие семена даются растениями, разными по листьям, цветам и т. п. Так и у животных. Например, шелковичные бабочки, весьма слабо различающиеся в крылатом, т. е. зримом состоянии, передают чрезвычайно прочно и постоянно различную величину, цвет и форму яичек, также некоторые отметины на гусеницах, например, черную черту, похожую на бровь, величину, цвет и форму коконов, а также и различные качества шелка. Но не те только особенности передаются в соответствующий возраст, которые органически с этим возрастом связаны, а и совершенно от возраста независимые. Например, у пестрых турманов красота оперения проявляется только после 2-го или 3-го линяния. В 1798 г. близь Чальфонта было замечено семейство диких грачей, в котором до 1837 г. (когда была напечатана об этом статья) постоянно имелось по несколько пегих грачей в каждом выводке, но эта пестрота всегда исчезала после первого линяния.
Эта передача признаков в известный возраст особенно ясно замечается на некоторых болезнях. В семействе некоего Леконта слепота наследовалась в течение 3-х поколений, и 37 детей и внуков было поражено ею в возрасте между 17 и 18 годом. Или еще, один отец и 4 сына ослепли на 21-м году; два брата, их отец и дед оглохли на 40-м году. Иногда бывает, что болезнь появляется у ребенка раньше, чем у родителя, но очень редко появляется болезнь позже. Относительно рака доктор Паджент сообщает, что в 9 случаях из 10 последующее поколение начинает страдать от этой болезни в более раннем возрасте, чем предыдущее. Эта наследственность в соответствующем возрасте имеет чрезвычайно важное значение для Дарвинова учения, именно для объяснения многих фактов эмбриологии, как увидим в своем месте, а также и тех случаев, когда зародыш, или вообще неразвитая еще форма ведет независимую жизнь, т. е. становится тем, что называется личинкой, которой приходится приспособляться к совершенно иным внешним условиям, нежели те, в которых живут их взрослые и вполне развитые родители.
Следуя Дарвину, мы изложили довольно большое число фактов, доказывающих изменчивость, существующую между почти всеми домашними животными и возделываемыми растениями. Показали также, что раз приобретенные отличия не исчезают бесследно с следующими поколениями, а сохраняются наследственностью. Но так как наиболее обыкновенные и частые из этих изменений состоят в тех незначительных отличиях, которые должно назвать индивидуальными особенностями; то каким же образом они не только сохраняются, но и накопляются до такой степени, чтобы произвести такие значительные разности, как замечаемые у многих пород голубей, кур, кроликов и пр., разности, которые, будучи рассматриваемые отдельно и без предварительного знакомства с историей их происхождения, заставили бы натуралистов принимать их, по словам Дарвина, не только за особые виды, но даже за особые роды? Этим могущественным средством оказывается подбор.
5. Искусственный подбор (стр.81)
Некоторая доля изменчивости домашних животных и растений может быть приписана, как мы видели, постоянному действию внешних условий, другая — привычкам, но, продолжает Дарвин, «очень смелым был бы тот человек, который объяснил бы нам действием этих агентов различия, существующие между возовой и скаковой лошадью, борзой собакой и ищейкой (Blood hound), гонцом и турманом. Одна из замечательных черт наших домашних пород заключается в том, что мы видим в них приспособление, хотя и не к собственному благу этих животных и растений, но к потребностям или вкусам человека. Некоторые из этих изменений могли произойти внезапно (как то нам, например, известно относительно Анконских и Мошанских овец); но если мы, сравним скаковую и возовую лошадь, дромадера с двугорбым верблюдом, различные породы овец, пригодные или для обработанных местностей, или для горных пастбищ, с шерстью у одной породы годной для одной, у другой для совершенно иной цели, если, сравним бойцового петуха, столь упорного в битве, с другими в высшей степени миролюбивыми породами, с постоянно кладущими яйца и никогда не выказывающими желания их высиживать, и с бентамками столь маленькими и элегантными; если взглянем на целую армию полевых, огородных, садовых и цветниковых пород растений, полезных для человека в различные времена года и для различных целей, или столь красивых для глаза: — мы должны, думаю я, отыскивать эту причину в чем-либо ином, а не в одной изменчивости. Ключ к этой задаче находится в способности человека к накопляющему подбору. Природа дает последовательные ряды изменений, человек суммирует их в определенных направлениях для него полезных. В этом смысле он может сказать, что сам создал для себя полезные породы».
5.1.1. Сознательный или методический (стр.81)
Великое могущество начала подбора не какое-либо предположение. Достоверно, что некоторые из замечательных английских воспитателей домашних животных, как, например, Беквель, Коллинс и другие, в течение жизни своей изменили до значительной степени породы рогатого скота и овец. Юат говорит об этом в следующих выражениях: «Начало подбора дает скотоводу возможность не только изменить несколько характер своего стада, но совершенно переменить его. Это магический жезл, коим он может вызвать к жизни какую ему угодно форму». Лорд Соммервил говорит о сделанном воспитателями относительно овец: «кажется, как будто они нарисовали мелом на стене форму совершенную саму по себе, и потом дали ей бытие». В Саксонии важность принципа подбора до такой степени признается, что мериносовые бараны ставятся на стол, и изучаются как картины знатоком; делается это три раза через промежуток в несколько месяцев, и таких баранов отмечают, классифицируют и только самые лучшие из них выбираются для размножения породы.
Важность подбора заключается в огромном действии, производимом накоплением в одном направлении в течение нескольких последовательных поколений, отличий совершенно незаметных для неприученного долгим упражнением глаза — отличий, которые сам Дарвин, наблюдатель столь тонкий и искусный, напрасно старался, как он сам говорил, применить и оценить. «Между тысячью человек нет и одного обладающего достаточной верностью взгляда и суждения, чтобы сделаться замечательным скотоводом. Если одаренный этими способностями будет изучать свой предмет годами, с несокрушимым упорством, то будет иметь успех и достигнет больших усовершенствований. Немногие поверят тому, какие нужны способности и сколько лет практики, чтобы сделаться хотя бы только искусным любителем голубей».22
Тем же началам следуют и садоводы. «Никто не полагает, что наши избраннейшие произведения произошли разом, одним изменением первоначальной породы, и есть доказательства, что дело не так шло во многих различных случаях. Как, например, может быть указано на постоянно возрастающую величину ягод крыжовника.
Следующая таблица показывает ход увеличения веса ягод».23
| Годы | Названия сортов | Вес ягод. Граны | Во сколько раз увеличился вес сравнительно с предыдущим |
| Дикий крыжовник | 120 | ||
| В 1786 | На выставке | 240 | в 2,00 раза |
| В 1817 | Highwayman | 641 | в 2,67 раза |
| В 1825 | Roaring Lion | 760 | в 1,17 раза |
| В 1830 | Teazer | 781 | в 1,03 раза |
| В 1841 | Wonderful | 784 | в 1,00 раз |
| В 1844 | London | 852 | в 1,09 раза |
| В 1845 | —«»— id. | 870 | в 1,02 раза |
| В 1852 | —«»— id. | 895 | в 1,03 раза |
Таким образом, против веса первоначального дикого крыжовника ягоды увеличились постепенным подбором почти в 7.5 раз.
Правила подбора я нахожу очень хорошо изложенными в одном старом английском журнале, и потому приведу их в извлечении:
«Все искусство улучшения любого растения заключается, прежде всего, в том, чтобы составить в своем уме план того, чего желаешь достигнуть, и затем старательно поддерживать всякий шаг вперед в этом направлении. Начнем с гвоздики. Желательно было избавиться от зубчатого края лепестков, что составляет естественную форму цветка. Чтобы достигнуть этого, должно собрать семена с цветка, представляющего наибольшее приближение к лепесткам с краями, похожими на лепестки розанов, каковы бы ни были прочие качества. Первый и главный пункт состоит в том, чтобы добыть семена от цветов с наилучшими лепестками, будь они простые, махровые или полумахровые. От них естественно ожидать нечто лучшее, чем у родителя, хотя бы среди большего числа гораздо худшего. Но по несчастью случается, что кроме таких, которые могли бы быть оценены за улучшенную форму лепестков, встречается много и таких цветов, лепестки которых вовсе не улучшились, но которые столь же хороши и даже лучше старых сортов в других отношениях, так что соблазн произвести новый сорт слишком силен, чтобы возможно было ему противиться, а через это действительный прогресс замедляется. Если бы все цветы с зубчатыми краями были выброшены с самого начала, то приближение к совершенству шло бы гораздо быстрее»… «Посмотрим на Анютины глазки старого времени. Предположим, что вместо круглой формы были бы приняты за образец совершенства цветы с длинными узкими лепестками, и каждый посев мог бы доставить цветы с лепестками несколько длиннее и уже, чем у их родителей, пока», — говорит автор с ужасом, — «Анютины глазки не были бы приведены к форме пятикрылого колеса ветряной мельницы».24
Относительно растений употребляется еще другой способ подбора, именно: «Когда порода растения уже хорошо утвердилась, то производители семян не выбирают лучших растений, но только осматривают свои грядки и вырывают «дрянь» (rogues), как они называют растения, которые отклоняются от образца. Этот род подбора употребляется, в сущности, также и для животных, так как едва ли кто столь беспечен, чтобы производить племя от худших животных».25
В результате, мы замечаем удивительное улучшение во многих любительских цветах, в так называемых Англичанами florists flowers, если сравнить теперешние с рисунками, сделанными не более как двадцать или тридцать лет тому назад. «Относительно растений есть еще другой способ наблюдать накопления результатов подбора, именно сравнивая разнообразие цветов различных разновидностей того же вида и различие плодов того же вида в плодовом саду, сравнительно с их же листьями и цветами. Вы увидите, как различны листья капуст и как необыкновенно сходны их цветы; как непохожи цветы Анютиных глазок и как похожи их листья; как сильно различаются ягоды сортов крыжовника по величине, цвету, форме и волосатости, тогда как цветы их представляют лишь легкие различия. Поэтому в общем нельзя сомневаться, что непрестанный подбор легких изменений, будет ли то в листьях, цветах или плодах, — произведет различные породы, главнейшим образом именно в подбираемых признаках».
Из этого обстоятельства, также как из многих других аналогичных фактов, например из разбора признаков, меняющихся у различных домашних животных, Дарвин выводит, что «та часть, или тот признак, который больше всего ценится, будут ли то листья, стебли, клубни, луковицы, цветы, плоды, семена у растений, или рост, сила, быстрота, свойства шерсти или смышленость — у животных, почти неизменно будут представлять наиболее различий, как в количественном, так и в качественном отношениях»,26 и это зависит не от того, чтобы у известного растения или животного одни части были изменчивы, а другие нет; а от того, что в течение данного ряда поколений человек сохранял полезные для себя изменения, а прочими пренебрегал. Но с другой стороны, Дарвин говорит, что только те части, которые подбираются, представляют постоянство, что только подбор фиксирует изменчивые признаки, а напротив того не подбираемые признаки выказывают наибольшую изменчивость. Например, «у большей части куриных пород, — говорит он, — обращали внимание на форму гребня и на цвет перьев, но у Доркингских никогда не требовалось однообразия гребня или цвета, и у них преобладает величайшее разнообразие в этом отношении: гребни двойные, в форме розы, в форме чаши, и всевозможный цвет оперения встречаются у чистокровных и близко родственных Доркингских кур; между тем как другие признаки, на которые обращалось внимание выше, как например, общая форма тела, добавочный палец — у них неизменны».27 Но противоречие это только кажущееся. Дарвин собственно хочет сказать, что различные породы отличаются между собой преимущественно теми признаками, на которые был направлен подбор, и, следовательно, в этих отношениях будет существовать большое разнообразие форм; но каждая такая форма в отдельности, в границах той же породы, будет представлять большое постоянство по подобранному признаку.
Описанный здесь и объясненный примерами из растительного и животного царства подбор, заключающийся в тщательном подмечании малейших и тончайших изменений организмов, в выборе из них, для размножения породы, тех, которые лежат в направлении наперед составленного себе воспитателями образца или идеала и хотя на едва заметный шаг к нему приближаются, и в тщательном устранении от скрещивания всех прочих неделимых — составляет еще только один вид подбора, который Дарвин называет сознательным или методическим подбором. Начала этого подбора были подведены под методические, практические правила едва ли более трех четвертей столетия тому назад; но совершенно неверно полагать, что начало это составляет открытие новейших времен. Можно бы представить много примеров в сочинениях глубокой древности, в которых важность его вполне признается. Принципы подбора ясно указаны в одной китайской энциклопедии, и ясно выраженные правила его изложены у некоторых классических римских писателей.
5.1.2. Бессознательный (стр.85)
Но есть и другая форма подбора, которую Дарвин считает гораздо более важной для своей теории, т.е. для объяснения происхождения разнообразных органических форм в природе, — это подбор бессознательный. Его придерживается человек, который сохраняет более ценных и уничтожает менее ценных домашних животных, без особенного намерения изменить породу этим путем, и в этой последней черте, т. е. в отсутствии плана и образца совершенства, и заключается сущность различия между обоими видами подбора; другого различия, кроме того, что в одном случае человек действует с намерением, а в другом без намерения — нет между обоими видами подбора. Вот как определяет их сам Дарвин: «Между систематическим и бессознательным подбором мало разницы, кроме того, что в одном случае человек действует с намерением, а в другом без намерения».28 Но строго говоря, из приводимых им примеров и разъяснений выходит, что намерение есть в обоих случаях, но в одном намеренье определенное: достигнуть известной цели; а в другом совершенно неопределенное: сохранить лучшее, и потому бессознательный подбор переходит в сознательный и методический так незаметно, что почти нет возможности их разграничить. В обоих видах подбора главное средство состоит в устранении скрещивания между теми отличиями, которые хотят сохранить, с прочими индивидуумами той же или других пород. Но это достигается в весьма различной степени при методическом и при бессознательном подборе; притом, при первом, понятие о том, в чем именно заключается свойство, которое должно быть сохранено или усилено, гораздо точнее и строже, чем во втором. Через это методический подбор действует гораздо быстрее, так что, между тем как Беквель и Коллинс, действуя методически, значительно изменили качества своего скота даже в короткое время своей жизни, — бессознательный подбор достигает подобной цели лишь в течение многих столетий. Для уяснения этого лучше всего привести ряд примеров различных видов подбора. Самую первоначальную форму подбора можем мы видеть в следующем, хотя только и предполагаемом, но почти необходимом случае. «Если существуют дикие, стоящие на столь низкой степени, что им даже никогда не приходит на ум наследственность признаков в их домашних животных, то все же однако всякое животное в особенности им полезное для какой бы-то ни было цели, было бы тщательно сохраняемо во время голода или других бедствий, которым дикие так подвержены, и такие привилегированные животные вообще будут оставлять более многочисленное потомство, чем худшие, о сохранении которых в то время вовсе не заботились. Следовательно, такое бессознательное сохранение лучших будет уже некоторого рода бессознательным подбором».
В грубые времена английской истории избранные животные были часто привозимы и были издаваемы законы, запрещающие их вывоз. Также повелевалось иногда уничтожение лошадей ниже известного роста, что может быть сравниваемо с выдергиванием «дряни» (rogues) садовниками. Волки в Англии все уничтожены, олени стали попадаться редко, быков перестали травить — и эти перемены отразились на соответствующих породах собак. Но можно быть уверену, что никто не говорил себе, когда перестали травить быков: теперь я стану разводить собак меньшего роста и этим образую новую (теперешнюю) породу бульдогов. Но по мере изменения обстоятельств, люди бессознательно и медленно изменяли свой подбор, т. е. переходили от одних подобранных качеств к другим. Самый замечательный случай подбора у полуцивилизованного народа, или даже вообще у какого бы-то ни было народа, приводимый Гарциласом-де-ла-Вегой, потомком Инков, производился в Перу, до покорения испанцами. Ежегодно устраивались большие охоты, на которых все дикие животные сгонялись с огромного пространства к одному пункту. Сначала уничтожались хищные звери; диких гуанако и вигоней стригли; старых самцов и самок убивали, других же отпускали на свободу. Осматривали различные виды оленей и также убивали старых самцов и самок, но молодых самок и некоторое число самцов, выбранных из самых красивых и сильных, выпускали на свободу. «Таким образом, — говорит Дарвин, — Инки следовали системе совершенно противоположной той, которой следуют шотландские охотники, постоянно убивающие лучших оленей, и тем обусловливающие вырождение этой породы».29
Подобные же примеры приводит Дарвин и относительно растений: «Никто не будет ожидать получить перворазрядный цветок Анютиных глазок или георгин от семян дикого растения. Никто не будет надеяться вывести первостепенного качества тающую грушу из семян дикой груши, хотя можно в этом успеть от жалкого дикорастущего сеянца, если он произошел от садового сорта. Груша, хотя культивируется со времен Римлян, судя по описанию Плиния, была плодом весьма низкого достоинства. Но достижение тех великолепных результатов, которым мы теперь изумляемся, из столь бедных материалов, заключается в весьма простом средстве, которому следовали бессознательно, именно: в постоянной культуре всегда лучших из известных сортов, в посеве их семян, и если получалась несколько лучшая разность — в выборе ее, и в продолжительном действии все по этому же пути. Но садовники классического периода, сажавшие лучшие груши, какие только могли достать, никогда и не помышляли о тех великолепных плодах, которые мы едим, хотя мы и обязаны нашими бесподобными плодами в некоторой малой степени тому, что они, как это весьма натурально, выбирали и сохранили лучшие разновидности, какие только могли найти».30
5.2. Сохраняющий и накопляющий (стр.88)
С другой точки зрения можно разделить подбор на сохраняющий и накопляющий, `что почти совпадает с бессознательным и с методическим подбором. «Когда животные или растения оказываются с каким-нибудь выдающимся и прочно передающимся по наследству новым признаком, то подбор ограничивается только сохранением подобных особей и устранением скрещиваний». Это и может быть названо сохраняющим подбором. «Об этом предмете незачем более и распространяться», говорит Дарвин.31 «Но в большинстве случаев новый признак, или какое-нибудь усовершенствование в старом сначала возникает только слабо и передается по наследству не прочно, и тогда-то испытывается вся трудность подбора», который в этом случае, полагаю я, можно назвать подбором накопляющим, и для него-то необходимы, в занимающихся воспитанием растений и в особенности животных, те редкие качества, о которых было говорено выше.
5.3. Обстоятельства ему благоприятствующие (стр.88)
Этот интересный предмет не будет исчерпан, пока не упомянем о тех обстоятельствах, которые благоприятствуют искусственному подбору. Это суть:
1) Большое число разводимых индивидуумов, ибо, так как полезные или нравящиеся человеку изменения происходят только случайно, но вероятность появления их значительно усиливается большим числом разводимых особей. Поэтому, например, владельцы больших торговых заведений для продажи живых растений и семян имеют гораздо больший успех в произведении новых цветочных разновидностей, нежели любители.
2) Легкость и удобство разведения животных или растений по климатическим или другим причинам.
3) Способность размножаться в раннем возрасте и через короткие периоды, ибо, чем чаще происходят новые поколения, тем больше шансов для происхождения новых изменений и отклонений. Поэтому, говорит Дарвин, нельзя считать случайностью, что большая часть наших огородных и хлебных растений суть однолетние или двухлетние растения; так что, по его словам, только морская капуста (Crambe maritima — любимая английская овощ), спаржа, артишок, земляная груша,32 картофель и лук — многолетние; но и этот последний размножается в огородах, как однолетнее растение, и ни одно из них не дало более одной или двух разновидностей, за исключением картофеля.
4) Легкость надзора за спариванием и предупреждением скрещиваний, что особенно важно в стране, уже переполненной другими породами того же вида. Пример представляют голуби, у которых самец и самка спариваются на всю жизнь, так что в той же голубятне можно содержать много пород, не опасаясь смешивания между ними.
5) Ценность, придаваемая человеком различным свойствам животных и растений, будет ли то ради пользы, или ради удовольствия из них извлекаемого, `что и привлекает на себя его внимание, без чего ничто не может быть произведено.
Конечно, противоположные этому обстоятельства замедляют подбор, или даже препятствуют ему. «Так, хотя я и не сомневаюсь, — говорит Дарвин, — что некоторые домашние животные изменяются менее, нежели другие, однако же редкость или недостаток отдельных пород кошек, ослов, павлинов, гусей и пр. может быть главнейше приписан тому, что подбор не был пущен в ход: относительно кошек — по трудности их спаривания вследствие их бродячего и ночного образа жизни (4-ое обстоятельство); относительно ослов — потому, что они содержатся в небольшом числе особей бедными людьми (1); относительно павлинов — но трудности их содержать и воспитывать в неблагоприятном для них климате (2); относительно гусей — по их пригодности только для двух целей: на убой и для перьев, в особенности же от того, что не чувствовалось удовольствия в выводе различных пород (5).
Этим оканчиваю я изложение изменчивости, наследственности и подбора у домашних животных и растений. Многим может быть покажется, что я слишком распространился об этих предметах. Но я считаю это необходимым, потому что собственно в данных, собранных Дарвином относительно изменчивости, наследственности и подбора, заключается вся фактическая основа его учения, на которой построено все здание его теории. На сравнительно немногих страницах, посвященных этому предмету, я постарался представить в сжатом виде все существенное, пространно изложенное Дарвином в I и V главах его «Origin of Species» и в двух томах его сочинения «Прирученные животные и возделанные растения», за исключением пяти глав о гибридизме и главы XXVII о пангенезисе, которые будут рассмотрены в последствии.
6. Переход к природе (стр.90)
Факты, собранные Дарвином с таким трудолюбием, эрудицией и искусством, касательно изменчивости домашних животных и растений, признавались и прежде всеми естествоиспытателями; они не открыты Дарвином, а только так сказать концентрированы им в одно целое, которое поэтому и поражает нас гораздо сильнее, чем когда они представлялись в отдельности. Увеличив этим путем значение изменчивости прирученных организмов, он еще усилил его тем, что старался показать тщательным анализом фактов, что все это разнообразие форм не может быть вполне приписано ни коренным различиям тех диких видов, которые были приручены человеком, ни помесям от них происшедшим путем гибридации, как это принималось многими естествоиспытателями, и что даже там, где влияние этого фактора по его мнению имело место, все же большая доля должна быть отнесена к действию других причин, главной и преобладающей между которыми должен быть признан искусственный, сознательный и бессознательный, подбор. Но, если и не в такой степени, все же однако и до Дарвина всеми естествоиспытателями признавалось, что домашние животные и растения были в чрезвычайной степени изменчивы; однако же, не смотря на это, они не считали себя в праве применять это к организмам, живущим в естественных, природных условиях, — заключить из изменений домашних животных и растений, — изменений происходящих или происшедших на наших глазах, или, по крайней мере, на глазах истории, более или менее постепенными переходами от одной формы к другой, — что таким же способом произошло и то бесконечно `большее разнообразие и различие форм, которое поражает нас в природе. Прийти к этому выводу препятствовало то, что различия между естественными разновидностями (т. е. теми изменениями, которые считаются результатом внешних влияний) очень слабы; между тем как различия между видами того же рода значительны, а между видами различных родов даже очень велики, и еще неизмеримо большие между видами разных семейств, отрядов, классов. — Совершенно напротив почти все принимали, что влияние человека на подчиненные ему организмы составляет явление совершенно особенное, исключительное, — видели в одомашненных организмах не аналогию, а, напротив того противоположность тому, `что представляет нам природа. Какому же пути следует Дарвин, чтобы перейти от только что рассмотренных нами явлений в подчиненном человеку мире домашних животных и растений к явлениям мира свободной природы? Дабы получить ясное представление об этом, мы должны 1) изложить доводы, приведенные Дарвином в пользу того, что результаты, добытые из наблюдений над домашними породами, могут быть распространены и на организмы в их естественном состоянии; 2) представить факты изменчивости у диких животных и растений и показать незаметный, или, лучше сказать, ничем существенным не разграниченный переход от менее важных к более важным изменениям, — от так называемых разновидностей, происшедших, по общему признанию, под влиянием жизненных условий, — к видам, считающимся постоянными и неизменными типами организмов; и, наконец, 3) показать, `что заменяет в природе ту главную причину различий, замечаемых в домашних породах, которую Дарвин видит в искусственном подборе.
6.1. Домашние организмы не отличаются от диких специальной, им преимущественной степенью изменчивости; дичая они не возвращаются к своему первообразу (стр.91)
1) Изменчивость домашних животных и растений составляет ли достаточное основание для заключения об изменчивости и диких видов?
Чтобы утвердительно отвечать на это положение, необходимо доказать: а) что сами прирученные животные и возделываемые растения не отличаются по природе своей никаким особенным характером им исключительно, или хотя бы даже только преимущественно, свойственным, в сравнении с организмами, не прирученными человеком.
б) Что изменчивость, свойственная домашним животным и растениям, не представляет никакой такой особенной черты, которая накидывала бы на нее печать ненормальности.
В первом отношении (п. а) делается следующее возражение: «часто утверждали, что человек избрал для одомашнения те именно животные и растения, которые были одарены необычайным, прирожденным им, стремлением измениться и противостоять влиянию различных климатов». Если бы эти свойства составляли на самом деле особенность одомашненных животных, то конечно из изменчивости их нельзя бы выводит заключений о таковой же и у диких видов… «Я не оспариваю, — говорит по этому случаю Дарвин, — чтобы способность эта не увеличивала в значительной мере достоинства большей части наших одомашненных организмов. Но какая была возможность дикому знать, когда он в первый раз приручил животное — будет ли оно изменяться в последующих поколениях, и будет ли выдерживать влияние других климатов? Разве слабая изменчивость осла и гуся, или слабая способность северного оленя переносить тепло, а обыкновенного верблюда — холод, помешали их одомашнению? Я не могу сомневаться, что, если бы другие животные и растения, в одинаковом числе с нашими домашними и принадлежащие одинаково различным классам и странам, были бы взяты из природного состояния и могли бы быть размножаемы в одинаковом числе поколений, под влиянием приручения; то они изменились бы средним числом в такой же степени, в какой изменились прародители ныне существующих одомашненных видов».33
Другое возражение, касающееся второго пункта (п. б), заключается в том, что если домашние разновидности дичают, то неизменно возвращаются к характеру их первобытного родича (дикого вида). Это значило бы, что все изменения, приобретенные под влиянием одомашнения, составляют не более как внешнюю оболочку, так сказать искусственную одежду, в которую дикий вид принужден был облечься под влиянием неестественных условий, в которые он был поставлен, но которую он сбрасывает под напором некоей внутренней, присущей ему, силы и возвращается к своему природному, прирожденному, в сущности остававшемуся неизменным, первообразу. Об этом предмете — одичании — мы уже говорили выше и видели, что Дарвин отвергает справедливость только что изложенного мнения о возвращении домашних животных и растений к форме их дикого прародителя, и относящиеся к этому факты подводит под влияние внешних условий, которые, если изменяются (сравнительно с теми, которые влияли на организм в состоянии одомашнения), то конечно должны измениться и сами организмы, но что это изменение не идет неизменно в направлении возврата к дикой форме, как это должно бы быть по изложенному мнению.
6.2. Изменчивость диких организмов (стр.93)
2) Изменчивость животных и растений в диком состоянии
Мы видели, что по мнению Дарвина выводы, к которым он пришел анализом фактов изменчивости в одомашненных животных и растениях, могут быть распространены и на живущих в естественном состоянии, что для этого, так сказать, нет теоретических препятствий в особенностях тех и других; но дабы иметь право действительно приступить к этому распространению выводов, необходимо еще убедиться в том, имеется ли для такого распространения достаточное основание, т. е. представляют ли дикие животные и растения изменчивость подобную, хотя бы и не столь сильно и резко выраженную, как встречаемая у домашних животных и растений. Только в этом последнем случае могла бы и она подлежать объяснению тем же путем, который был применен к объяснению различий, встречающихся у домашних организмов. Крупные различия, которые мы называем: видами, родами, семействами и пр., представляют задачу, вызывающую на разрешение; но задача эта конечно оказалась бы неразрешимой, по крайней мере тем же путем, которым объяснены различия домашних животных и растений, если и у диких не нашлось бы изменений и отклонений, хотя и более мелких, но подобных тем, которые послужили средством для объяснения у первых. Одним словом, прежде чем приступить к самому объяснению, надо убедиться, существует ли в природе необходимый запас материала для этого объяснения, находится ли строительный материал для возведения здания теории?
Не может быть сомнения в том, что в природе случаются внезапные самопроизвольные изменения, например деревья пирамидальной формы — как пирамидальный дуб, встречающийся диким в лесах Калабрии, или дуб с перисто-разрезными листьями в лесах Великого герцогства Баденского и центральной Франции.34 Также точно замечаются и уродливости. Но ни те, ни другие не представляют важности в занимающем нас отношении. В домашнем состоянии встречаются иногда уродливости, которые соответствуют нормальной структуре других видов, как например свиньи с хоботком. Если бы какой-нибудь дикий вид свиньи обладал таким признаком то, говорит Дарвин, «можно бы было утверждать, что он появился у него первоначально как уродливость». Но после тщательных розысков ему не удалось отыскать случаев уродливости, походящих на нормальное строение близких видов, которое одно только и могло бы иметь значение. К тому же, «если бы уродливые формы этого рода и встречались в природе и были способны к размножению (`что не всегда бывает), то все же, так как они встречаются очень редко и единично, сохранение их зависело бы от необычайного стечения благоприятных обстоятельств; кроме того, в первом же, или в последующих поколениях, они должны были бы потерять через скрещивание свой природный характер».35 Что касается до значительных внезапных, самопроизвольных изменений, не носящих на себе характера уродливости, то Дарвин не полагает, чтобы и они когда-нибудь постоянно размножались в природе, и следующим замечательным и совершенно правильным рассуждением отвергает значение этого рода изменений для его теории. «Почти каждая часть каждого органического существа так превосходно соотнесена к сложным условиям жизни, что кажется столь же невероятным, чтобы какая-нибудь часть могла быть внезапно произведена совершенной, как если бы сложная машина была изобретена человеком сразу в состоянии совершенства».36
Поэтому самое важное, даже единственно важное значение имеют только те мелкие изменения, которые называются индивидуальными, и вот определение, которое им дает Дарвин: «Многие легкие различия, появляющиеся между детьми тех же родителей, или про которые можно предположить, что они так произошли, потому что наблюдаются в индивидуумах того же вида, живущих в той же ограниченной местности, могут быть названы индивидуальными отличиями. Они-то имеют великую для нас важность, — продолжает Дарвин, — потому что, как каждому должно быть известно, часто наследуются, и этим представляют необходимый материал для постепенного накопления»37 в более крупные разности, называемые вариациями и разновидностями. Что эти индивидуальные различия касаются самых внешних признаков — этому мы видели выше примеры в разветвлении нервов червецов (Coccus) и в мускулах личинок некоторых насекомых. О тех отличиях, которые представляются разными полами животных, мы здесь говорить еще не будем.
6.3. Сомнительные виды (стр.95)
Накопляясь, эти индивидуальные различия образуют то, `что называют вариациями и разновидностями. Под первыми разумеются те изменения, зависящие от прямого влияния физических условий, которые по наследству не передаются, если условия изменяются, таковы, например, меньший рост и `большая тонкость морских раковин, живущих в слабосоленой воде. Разновидностями же называются те формы, которые произошли или могут считаться происшедшими также под влиянием внешних или внутренних жизненных условий и передаются по наследству в течение неопределенно длинного ряда поколений. Дарвин считает различие это нестрогим, говоря: «Кто может сказать, что карликовые раковины в солонцеватой воде Балтийского моря и т. п. вариации не наследовались бы в течение, по крайней мере, немногих поколений?»38 Но если бы наследственность ограничивалась только немногим, а не неопределенно большим числом поколений, то этим различие было бы уже достаточно мотивировано. Подобным же образом отрицает он и различие между разновидностями и видами. «Ни одно определение понятия вида не удовлетворяет естествоиспытателей, — говорит он, — Вообще термин этот включает в себе неизвестный элемент отдельного акта творения. Почти столь же трудно определить и выражение разновидность; но тут почти всегда подразумевается общность происхождения, хотя и редко может быть доказана».39 Мысль автора кажется мне тут не совсем ясной, ибо общность происхождения предполагается у всех неделимых, составляющих вид. По общепринятому, до появления Дарвинова учения, взгляду, — понятие вида предполагает общность происхождения в соединении с безграничной абсолютной устойчивостью в том, `что касается его существенных характеров; а понятие разновидности — также общность происхождения, но под влиянием жизненных условий в соединении только с значительным, но никак не с безграничным, абсолютным постоянством. Свое убеждение о несуществовании определенной границы между видами и разновидностями, `что составляет положение, необходимое для его теории, Дарвин доказывает так называемыми сомнительными видами. Такими называет он формы, которые, обладая в значительной степени характерами видов, однако же, близко походят на другие формы, или столь тесно соединены с ними промежуточными звеньями, что на деле трудно решить: действительно ли то виды или разновидности. На практике, когда натуралист может соединить две формы, то считает одну разновидностью другой, большей частью принимая наиболее обыкновенную, иногда же просто раньше описанную, за типически видовую, а другую за разновидность ее.40 Но встречаются случаи, когда весьма трудно решить, составляют ли эти близкие формы разновидности или виды; иная форма принимается за разновидность «даже и при отсутствии соединительных звеньев, единственно потому, что аналогия заставляет думать, что где-либо существуют, или, по крайней мере, существовали соединительные формы; причем конечно произволу открыты широкие двери».41
На некоторые из примеров, приведенных Дарвином в подтверждение такого взгляда, я здесь укажу: Ватсон составил для Дарвина список 182 растущих в Великобритании растений, которые обыкновенно почитаются разновидностями, но которые все считались некоторыми ботаниками за самостоятельные виды. Также в родах, заключающих в себе самые изменчивые многоформенные виды, Бабингтон насчитывает в своей Британской флоре 251 вид, а Бентам только 112, что дает разность в 139 сомнительных форм.
Весьма замечательный пример дают нам исследования Валласа насекомых и преимущественно бабочек Малайского архипелага. Он отличает в них: изменчивые формы, местные формы, географические расы или подвиды, и, наконец, настоящие замещающие виды (representative species).
Первые очень изменчивы внутри границ того же самого острова. Вторые довольно постоянны и различны между собой на том же острове, но если сравнить все формы с различных островов, то различия оказываются очень легкими и постепенными, так что невозможно их определить и описать, хотя крайние формы и достаточно различны. Третьи, т. е. подвиды, суть местные формы вполне установившиеся и отъединенные, но так как не различаются строго обозначенными и важными признаками, то только личное мнение может решить, которые из них принимать за виды, а которые за разновидности. Наконец замещающие виды имеют на каждом острове то же значение, как и предыдущие (т. е. географические расы или подвиды), но так как они отличаются между собой большей суммой различий, то принимаются почти всеми натуралистами за настоящие виды. При этом Дарвин был поражен еще тем фактом, что ежели какое-либо дикое животное или растение очень полезно человеку, или почему бы-то ни было привлекает на себя его внимание, то в описаниях его всегда можно встретить упоминовение об его разновидностях.
6.4. Разновидности суть начинающиеся виды; доказательства этого положения (стр.97)
Таким образом, «конечно, никакой ясной разграничительной линии до сих пор не было проведено между видами и подвидами, т.е. формами, которые по мнению некоторых натуралистов весьма близко подходят, но однако же не вполне достигают значения вида; или также между подпородами и хорошо обозначенными разновидностями, или между более легкими разновидностями и индивидуальными отличиями. Эти различия смешиваются между собой нечувствительными рядами отступлений, а такие ряды возбуждают в уме идею о действительном переходе».42
Индивидуальные отличия, представляющие слабый интерес для натуралистов систематиков, получают огромную важность в учении Дарвина, потому что представляют первые шаги к тем легким разновидностям, которые едва удостаиваются упоминовения в естественно-исторических сочинениях, а «разновидности в какой-либо малой степени более отличаемые и постоянные суть шаги к резко уже обозначенным и постоянным разновидностям, а эти ведут к подвидам, а затем и к настоящим видам».43 В результате выходит, как Дарвин это положительно высказывает, что «выражение вид есть произвольное, даваемое ради удобства совокупности неделимых близко похожих друг на друга, и ничем существенным не отличается от выражения разновидность, которое придается менее различным и более колеблющимся формам. Выражение разновидность, опять таки в сравнении с индивидуальными различиями, прилагается также произвольно, ради удобства».44
Но если индивидуальные различия, всегда и постоянно встречаемые во всех организмах, суть начинающиеся вариации, а эти — начинающиеся разновидности, а разновидности — начинающиеся виды, то, не говоря о первых, на которые мало обращалось внимания, (да по ничтожности их и трудно заметить и подвести под какие-либо общие правила), по крайней мере последние, т. е. характерные разновидности и виды, должны носить на себе некоторые следы своего происхождения, выказывать некоторые свойства, проистекающие именно из этого перехода первых во вторые, и происхождения вторых от первых. Действительно, Дарвин находит несколько таких свойств или признаков, встречающихся, по самому характеру их, преимущественно в растениях. Мы их здесь перечислим:
1) Наиболее процветающие или господствующие виды в известной стране чаще других дают происхождение хорошо обозначенным разновидностям или зачинающимся видам.45 Под господствующими видами должно понимать следующие троякие отношения, которые могут или совпадать между собой, или встречаться в отдельности. Именно сюда относятся:
а) Виды, имеющие обширное распространение по земному шару, хотя бы они нигде не были очень обыкновенны.
б) Виды обыкновенные, т. е. заключающие в себе очень большое число индивидуумов. Таковы, например некоторые из наших трав и деревьев, тростники (Phragmites communis), ель, береза, вереск (Calluna vulgaris).
в) Виды весьма рассеянные в известной стране, хотя бы географическое распространение их и число индивидуумов не было очень велико. Сюда относятся растения наименее взыскательные к качествам почвы, к степени влажности, отененности и т. п. Например, обыкновенная полевая гвоздика (Dianthus deltoides). Она нигде не встречается в очень большом числе экземпляров, но растет повсеместно, где только не слишком сыро; географическое распространение ее также довольно велико.
Сравнивать изменчивость таких видов можно конечно только с растениями, относящимися к тому же семейству, или, по крайней мере, классу, а не явнобрачные с водорослями например, как замечает Дарвин. Их сильная изменчивость выводится из следующих соображений. Если растение сделалось господствующим, то значит вытеснило много других; но и разновидности, чтобы достигнуть известной степени устойчивости, должны быть также победоносными в этой борьбе; следовательно те, которые произойдут от господствующих видов, с некоторыми изменениями, имеют большую вероятность унаследовать от своих предков, между прочим, и те качества, которые доставили этим последним их господство.
2) В каждой стране большие роды представляют `большую пропорцию господствующих видов, нежели малые роды.46 Если растения какой-либо флоры разделить на две почти равные доли, так чтобы к одной были отнесены виды `больших, а к другой меньших родов, то между первыми оказывается несколько `большая пропорция господствующих видов. Многие обстоятельства, впрочем, маскируют это явление; например, водяные растения и тайнобрачные вообще очень далеко и равномерно распределены, следовательно, представляют `большую пропорцию господствующих видов, совершенно независимо от того принадлежат ли они к большим родам или нет.- Это влияние больших родов объясняется очень просто тем, что ежели какой-нибудь род имеет в стране много представителей, то значит, что органические и неорганические условия ее благоприятствуют роду, а, следовательно, должно ожидать, что между видами его найдется значительная пропорция господствующих.
3) В каждой стране виды, принадлежащие к большим родам, более изменчивы, чем виды малых родов.47 Если принимать виды за резко обозначившиеся и хорошо определившиеся разновидности, то виды больших родов должны представлять `большее их число, чем виды малых родов, потому что где образовалось много близко сродных видов, там должно вообще и теперь образовываться много разновидностей, т.е. начинающихся видов. Где растет много больших деревьев, там конечно ожидаем мы встретить и много молодых, порослей, или где, если можно так выразиться, фабрикация видов была в сильном ходу, там можно ожидать, что она и теперь продолжает быть деятельной. Этот общий факт или закон, принимаемый Дарвином, имеет большое значение для всей его теории, ибо естественный подбор (как мы это вскоре увидим), действуя не иначе, как через посредство выгод или преимуществ, которые одна форма приобретает над другими, — не может упустить тех выгод, которые известная группа форм уже имеет на своей стороне. Самая же обширность группы (рода, например) уже есть такое преимущество, ибо показывает, что виды, к ней принадлежащие, получили от своего общего предка какое-нибудь полезное свойство, дозволившее им достигнуть этой обширности, т. е. многообразия форм. Следовательно, и в будущем они же должны еще далее развиваться и получать все `большее и `большее численное превосходство; между тем как группы (роды) мелкие, имея, говоря вообще, на своей стороне некоторую общую всем невыгоду, будут вытесняться и заменяться первыми. Но это не может быть правилом, не имеющим исключений, потому что из геологии известно, что многие группы, прежде чрезвычайно многочисленные, впоследствии уменьшались и даже совершенно исчезали, и наоборот, очень малые разрастались и достигали большого разнообразия форм (видов). Но при этом мы всегда вправе предположить значительные, хотя может быть и очень медленные, изменения в жизненных условиях.
4) Многие виды, включенные в большие роды, похожи на разновидности, потому что имеют между собой весьма тесное родство.48 Фрис заметил относительно растений, а Вествуд относительно насекомых, что в больших родах различий между видами весьма мало. Но различия между видами и разновидностями относительны, и естествоиспытатели, за недостатком или неизвестностью промежуточных звеньев, принуждены, в случае сомнительности видов, решать вопрос о их видовом достоинстве на основании того, достаточна ли для сего сумма их различий. Следовательно, виды больших родов более похожи на разновидности, чем виды малых родов; или, как выражается Дарвин: в больших родах, — в которых фабрикуются разновидности, или начинающиеся виды, в `большем противу среднего числа, — и готовые, сфабрикованные уже, виды все еще до некоторой степени похожи на разновидности, ибо отличаются между собой `меньшей суммой различий, нежели средняя сумма видового различия вообще.
5) Виды больших родов относятся друг к другу как разновидности одного вида между собой. Расстояние между видами (т. е. величина их различий) одного рода, по общему признанию зоологов и ботаников, — неодинаковое, и потому они подразделяются на подроды и вообще `меньшие группы. А Фрис заметил, что маленькие группы видов обыкновенно скучены, подобно спутникам вокруг некоторых (типических) видов. А что же такое разновидности, прибавляет Дарвин, как не группы форм, неодинаково относящихся (различествующих) друг к другу и скученные вокруг некоторых форм, т.е. родительских видов?
6) Виды, имеющие весьма близкое сродство с другими видами, и этим походящие на разновидности, часто имеют очень ограниченное распространение. Разновидности так же весьма часто имеют очень ограниченное распространение, `что впрочем, Дарвин считает трюизмом, ибо если бы разновидность получила более обширное распространение, нежели ее предполагаемая коренная форма (вид), то ее бы стали называть видом, а типическую форму разжаловали бы в разновидность. Здесь очевидно Дарвин руководствуется выше изложенным мной в примечании на стр. 96 понятием об отношениях между видами и разновидностями, которое не всегда принимается естествоиспытателями и, как я думаю, в большинстве случаев неверно. В доказательство Дарвин приводит исчисление Ватсона, по которому 63 растения, вероятно из окрестностей Лондона, которые по лондонскому каталогу принимаются за виды, но которые он принимает за сомнительные формы, по причине их близкого сродства с другими, — распространяются на 6,9 провинций из числа тех, на которые Ватсон разделяет в ботанико-географическом отношении Великобританию. В том же каталоге 53 признанных разновидностей распространяются средним числом на 7,7 провинций, тогда как среднее распространение видов, к которым они принадлежат, составляет 14,3. Это, как Дарвин замечает, очевидный трюизм, — областью распространения всегда должно считать не только область, где живет типическая форма, а и отклонения от нее; а с другой стороны за типическую принимается одна форма, именно по ее распространенности. К этому же разряду доказательств относится:
Наконец 7) Если несколько близко-сродных видов живут в двух различных странах, то мы почти неизменно находим, что и несколько тождественных видов общи обеим странам. Потому что, по словам Дарвина, существование близко-сродных, или так называемых представительных видов, предполагает, по теории нисхождения, сопутствуемого изменчивостью, что некогда существовала в обеих местностях всем им общая прародительская форма.49
Итак, из всех этих соображений Дарвин приходит к заключению, что выводы, полученные из наблюдений над домашними животными и растениями, могут быть смело распространены на дикие виды, и что эти последние в природном состоянии представляют нам, в их индивидуальных изменениях и разновидностях, достаточный материал для объяснения тем же путем, которым объяснено происхождение, тех огромных различий, которые представляют домашние виды, если только мы и тут найдем подобный же путь, подобные же средства. Для домашних видов этим путем или средством послужили Дарвину: искусственный, сознательный (методический) и бессознательный, подбор. Что же заменяет его в природе?
7. Борьба за существование (стр.103)
7.1. Геометрическая прогрессия размножения организмов (стр.103)
Всякое органическое существо размножается в такой сильной пропорции, что ежели бы не было в значительной мере уничтожаемо, то земля скоро наполнилась бы потомством, происшедшим от одной пары. Даже были примеры удвоения народонаселения через 25 лет в столь медленно размножающемся человеческом роде. По этой прогрессии через тысячу лет людям не хватило бы места не только чтобы жить, но чтобы только установиться столь же тесно, как стоят, например в церкви. Линней вычислил, что ежели бы однолетнее растение производило только два семени (а нет ни одного растения дающего столь мало семян), а эти сеянцы в свою очередь произвели бы на следующий год тоже только по два семени и т.д., то через 20 лет было бы более миллиона растений (2²² = 1.048.576). Слон, говорит Дарвин, считается наиболее медленно размножающимся животным. Если принять, что он начинает размножаться с 30-ти лет и продолжает до 90, и в этот период произведет только 6 слоненков, живет же до 100 лет, то через 740 или 750 лет произошло бы от одной пары 19.000.000 живущих слонов.
Удивительное размножение небольшого числа лошадей и рогатого скота в Пампасах Южной Америки, а в последнее время рогатого скота и овец в Австралии, представляют фактические примеры этой необычайной способности к быстрому размножению даже и медленно размножающихся пород, каковы без сомнения лошади и рогатый скот. Также точно быстро распространился кардон (Cynara Cardunculus), завезенный в южную часть Южной Америки. Он занимает многие квадратные мили, с исключением почти всякого другого растения. Некоторые растения, завезенные из Америки в Ост-Индию, распространились от мыса Коморина до Гималайского хребта. Едва ли нужно упоминать о низших животных. Всем известны прискорбные примеры — кузьки (Anisoplia Austriaca), который неудержимо размножился в несколько лет по всей южной России до размеров общественного бедствия, несмотря на все меры, принимаемые к уничтожению этого жука, и филлоксеры, уничтожившей более полумиллиона десятин виноградников во Франции в каких-нибудь 20 лет. Суслик так же составляет народное бедствие; мне самому случилось встретить в Манычской степи целый обоз переселенцев, бежавших или спасавшихся от сусликов за Дон (с западной его стороны на восточную). Кому не известны также изумительные примеры внезапного размножения саранчи, летящей в течение многих часов непрерывно стаей, или лучше сказать слоем в несколько верст ширины и десятков сажен толщины, так что затмевает собой солнце. Но самые удивительные примеры способности к неимоверному размножению представляют все-таки рыбы. В большой треске насчитывают до 9.000.000 икринок. При исследовании Бэром каспийского рыболовства, нами было найдено в севрюге обыкновенной величины до 600.000 икринок, в весившей 14 пудов белуге 2.400.000 икринок, икры было в ней около трех пудов. Если принять во внимание, что бывают белуги от 80 до 100 пудов, и что четверть их веса составляет икра, мы придем к изумительному числу почти 20.000.000 икринок в одной рыбе. Во втором поколении это дало бы уже 400 биллионов белуг, для которых не только пищи, но и места далеко бы не хватило в Каспийском море; ибо если принять, в круглых числах, поверхность его в 8.000 квадратных миль, а глубину в 50 сажень (`что слишком много), то на каждую кубическую сажень воды пришлось бы по 400 белуг. При этом надо твердо помнить, что это изумительное количество зародышей не составляет главного условия быстроты размножения, как отчасти уже видно из предыдущих примеров; ибо, при геометрической прогрессии возрастания, самый слабо размножающийся организм потребовал бы сравнительно только не много лишних лет, чтобы достигнуть того же результата, как и наиболее быстро размножающийся — т.е. переполнения собой земного шара.
В действительности численность какого-либо вида лишь весьма косвенным и посредственным образом зависит от производимого им числа зародышей. Кондор, говорит Дарвин, кладет только два яйца, страус же около двух десятков, а кондор едва ли не многочисленнее страуса (в этом примере дело идет об американском страусе сравнительную численность которого с кондорами наш автор имел случай сам наблюдать). Истинное значение и важность числа сносимых яиц заключается в вознаграждении, или в уравновешивании значительного уничтожения, претерпеваемого разными видами в некоторые — обыкновенно ранние — периоды их жизни. Если же животное может каким-нибудь образом охранять свои яйца или своих детенышей, то численный уровень его может поддерживаться на определенной высоте и при малочисленности его произрождений.
Но так как в природе не один вид, а великое множество — несколько сот тысяч, наверное, более полумиллиона различных растительных и животных организмов, а между тем каждый из них в отдельности скоро переполнил бы землю; то очевидно, что все они не иначе могут продолжать свое существование, как, ограничивая друг друга, так сказать, непрестанной борьбой между собой. «Ничего не может быть легче, — говорит Дарвин, — как признать на словах истину всеобщей борьбы за существование, и ничего труднее, как постоянно иметь ее в виду. Если, однако, она не вкоренится в наше сознание, то вся экономия природы, всякий факт распределения организмов, их редкости, изобилия, исчезновения и изменчивости будет нами только очень туманно, или даже совершенно ложно понимаем. Мы видим лицо природы светлым от радости, часто видим избыток изобилия пищи, но не видим или забываем, что птицы, праздно поющие вокруг нас, большей частью живут на счет насекомых или семян, и таким образом непрестанно уничтожают жизнь; или забываем, в какой сильной степени сами эти певцы, или их яйца, или их птенчики уничтожаются хищными птицами или зверями; мы не всегда имеем в виду, что хотя теперь может быть и избыток в пище, но что это бывает не во все времена года и не во всякий год».50
7.2. Главные причины, уничтожающие излишек органических особей (стр.105)
Нам надо теперь перечислить главные разряды тех обстоятельств, которые уничтожают излишек неделимых каждого вида и тем держат в определенных границах численность каждого из них. Предмет этот вообще очень темен, и хотя некоторые из причин очевидны, другие — важнейшие нам совершенно неизвестны, даже для человеческого рода, наиболее в этом отношении исследованного. Так например, мы принуждены ограничиваться лишь соображениями самого общего свойства, когда хотим указать на то, почему в одной стране часто при весьма неблагоприятных условиях, как например в Ирландии, население возрастает очень быстро, а в другой, напротив того, при обстоятельствах благоприятных, весьма слабо, как например во Франции, по всей вероятности самой богатой стране в мире. Часто прибегают для объяснения этого к развращению нравов, но эта причина может относиться только к большим городам, которые впрочем также не развращеннее, чем в других странах; в деревнях же население и нравственно, и религиозно на столько же, как и в `большей части других стран.51
Главнейшие из видимых причин суть:
7.2.1. Явления неорганической природы (стр.106)
1) Влияние неорганического мира, которое чрезвычайно могущественно, например высыхание мест, где выметана икра водяных животных, уничтожает их часто, мало сказать, миллионами и миллиардами. Таково же влияние климата, необычайных холодов, засух, жаров, дождей, ураганов, землетрясений, извержений, особенно подводных, когда отделяющиеся вредные газы, нефть убивают большое количество водяных животных, как это случается в окрестностях Баку. Из более обыкновенных случаев укажем на то, сколько например семян уносится ветром в такие непригодные места или почвы (воду или сушу, смотря потому, принадлежат ли они к сухопутным или водяным растениям), где они не могут расти. В этом отношении надо, однако, заметить, что очень часто влияния, которые с первого взгляда мы склонны приписать непосредственному действию физических условий, в значительной мере собственно не от них зависят, а от взаимодействия организмов, о котором будем сейчас говорить подробнее. Так например, кажется, что оперение семян обыкновенного одуванчика имеет отношение лишь к ветру, однако же преимущество, доставляемое оперенными семенами, находится без сомнения в теснейшем соотношении с тем обстоятельством, что семя, далеко уносимое, получает возможность упадать на незанятую другими растениями почву, которые там, где они густо застилают землю, не допустили бы его роста.
7.2.2. Эпидемии (стр.106)
2) Разные эпидемии, которые в настоящее время подводятся под действие паразитов, и, следовательно, под категорию взаимодействия организмов на организмы. Всему этому подвержены не только человек и одомашненные им организмы, но организмы в диком природном состоянии.
7.2.3.Взаимодействие организмов (стр.106)
3) Взаимодействие органических существ одних на другие. Эта причина, по совершенно справедливому мнению Дарвина, есть самая могущественная из всех, но конечно и она была известна задолго до него, ибо всякий, кто говорил например, что урожай хлебов плох, потому что посевы заглушены сорными травами, указывал на факт сюда относящийся. Уже Август-Пирам Декандоль, в своей обширной физиологии растений, и Ляйель весьма обстоятельно разбирали этот предмет; тем не менее заслуга Дарвина несомненно очень велика в том отношении, что он обратил внимание естествоиспытателей на эту сторону явлений в природе, хотя, как это весьма часто встречается в истории наук, он достиг этого именно тем, что приписал ей такие влияния, которых она произвести не может, и тем преувеличил значение этого фактора.
В этом взаимодействии организмов можно отличить:
a) Пищу, которая ведь без исключения прямо или косвенно доставляется одним организмам — другими организмами, так как даже необходимая для растений примесь угольной кислоты в воздухе поддерживается в должной пропорции дыханием животных, а чистота воздуха, т.е. количество в нем кислорода определяется растениями; азотистые вещества также извлекаются животными из растений и возвращаются этим последним в значительной мере животными, в виде удобрения. Другие примеры более непосредственного питания одних организмов на счет других слишком известны и очевидны, чтобы нужно было о них говорить. Количество пищевого запаса определяет для каждого вида крайнюю границу, до которой он может размножаться.
b) Более непосредственно воздействие одного вида на другой тем, что одни служат добычей для других, и эти последние более непосредственным образом определяют численность первых.
c) Некоторые более сложные и потому труднее уловимые способы взаимодействия организмов. Например, большая часть молодых растений, уже проросших из семени, не могут продолжать расти, потому что попадают на почву уже так сказать насыщенную растительностью, или где им вредно излишнее отенение, или наоборот излишне непосредственное действие солнечных лучей, например для лесных растений. Это относится и к взрослым растениям. Так, если луг был в течение долгого времени постоянно скашиваем, или трава его поедаема пасущимся скотом по мере вырастания, то более крепкие растения уничтожат слабейшие, если дозволить траве луга вполне вырастать. Дарвин приводит интересный результат сделанного им опыта. Из 20 видов, растущих на маленьком куске (в 12 квадратных фут.) постоянно скашиваемого луга, погибло 9, когда дозволено было траве вырастать до ее полного роста. Другой приводимый Дарвином пример столь любопытен, что я считаю не лишним привести его вполне. В имении одного его родственника, в Стаффордшейре (в западной части средней Англии) находилось обширное совершенно безлесное, поросшее вереском пространство (heath), до которого не касалась рука человека. Часть его, несколько сот акров (десятина заключает в себе почти 2.75 акра), была огорожена и засажена обыкновенной сосной (Pinus sylvestris) 25 лет тому назад. Перемена в растительности, от этого происшедшая, была значительнее, чем при переходе с одной почвы на другую. Не только изменилась пропорция между видами, но появилось двенадцать растений (не считая злаков и осок), которых на неогороженном месте вовсе не росло. Влияние на насекомых должно было быть еще значительнее, ибо в плантации сосен сделались весьма обыкновенными шесть насекомоядных птиц, которых не было на пространстве, поросшем вереском, посещаемом двумя другими насекомоядными птицами. Все эти изменения произошли от того, что скот не мог входить в загороженное место.
Еще большую сложность взаимодействия организмов представляет другой пример отчасти гипотетический, но совершенно вероятный. В некоторых странах света насекомые обусловливают существование скота. В Парагвае ни рогатый скот, ни лошади, ни собаки никогда не дичали и не дичают, хотя к северу и к югу эти одичавшие животные живут в огромном количестве. Азара и Ренгер показали, что это зависит от многочисленности одного вида мух в Парагвае, который кладет яйца в пупки только что родившихся животных. Но что-нибудь должно же задерживать размножение и этой мухи, вероятно, какое-нибудь паразитное животное. Ежели бы некоторые насекомоядные птицы уменьшились в Парагвае, вероятно паразиты насекомых умножились бы, это уменьшило бы число мух, кладущих яйца в пупки, тогда рогатый скот и лошади одичали бы, а это в свою очередь чрезвычайно изменило бы характер растительности (как это и замечено Дарвином в других частях Ю. Америки), `что сильно повлияло бы на насекомых, а это как в Стаффордшейре, на насекомоядных птиц, и так все далее и далее, в кругах возрастающей сложности. Битвы в битве должны непрестанно происходить, а все же силы так тонко уравновешены, что физиогномия природы остается неизменной в течение долгих периодов, хотя без сомнения совершенная безделица могла бы доставить победу одному органическому существу над другим. Вот еще замечательный пример везде приводимый, как доказательство глубины и плодотворности Дарвинова взгляда на природу: «Посещение пчелами необходимо для оплодотворения некоторых видов клевера. 20 головок ползучего белого клевера (Trifolium repens L.) дали 2290 семян, тогда как другие 20, которые были защищены от прилета насекомых, не дали ни одного; 100 головок красного лугового клевера (Trifolium pratense L.) дали 2700 семян, а 100 защищенных головок — ни одного. Но красный луговой клевер посещается исключительно шмелями, потому что другие пчелы не могут достать нектара, вероятно не могут этого сделать и маленькие бабочки, не смотря на их длинный хоботок, потому что их вес недостаточен, чтобы оттолкнуть боковые лепестки — так называемые крылышки — `что необходимо, дабы проникнуть до сладкого сока, находящегося, как это знают все дети, у основания венчика. Поэтому весьма вероятно, что ежели бы весь род шмелей исчез, или сделался очень редок в Англии, то и луговой клевер (а также и Анютины глазки, тоже посещаемые только шмелями) стал бы очень редок, или совершенно бы исчез. Но число шмелей зависит в значительной степени от числа полевых мышей, разоряющих их соты и гнезда, и полковник Ньюман, долго наблюдавший нравы шмелей, думает, что две трети их уничтожаются мышами в Англии. Но число мышей в сильной мере зависит от числа кошек, и Ньюман говорит, что около деревень и маленьких городов он находил гораздо больше шмелиных гнезд, чем в других местах, `что он приписывает `большему числу кошек, уничтожающих мышей. Таким образом, совершенно вероятно, что присутствие какой-нибудь кошачьей породы может определить количество некоторых цветов в известном округе, через посредство сначала мышей, а затем шмелей.52
8. Естественный подбор (стр.109)
Все эти примеры и рассуждения показывают нам огромное значение борьбы за существование, как фактора, регулирующего относительное число неделимых в каждом виде животных и растений. Они объясняют, каким образом определяется ею распределение органических форм в разных странах, почему например некоторые растения и животные, могущие жить по климатическим условиям в какой-нибудь стране и действительно в ней живущие, по-видимому без всякой особой заботы человека, без охранения их от излишнего холода или жары в садах, или пасущиеся на лугах, — не могут однако же одичать. Некоторая весьма значительная доля общей гармонии природы, установившегося в ней порядка, находит себе достаточное объяснение в этом явлении, на которое действительно обращалось слишком мало внимания до Дарвина. Но каким же образом объясняет оно нам накопление мелких индивидуальных различий в те крупные, поражающие наше внимание, различия, которые мы обозначаем терминами: разновидностей, вида и т.д.? Это происходит, по Дарвину, следующим образом:
8.1. Примеры подбора простого и сложного (стр.110)
Нужно отличать два вида борьбы за существование, один происходит непосредственно между какими-либо органическими существами и внешними влияниями неорганической природы, или другими организмами, от которых они защищаются или своим строением, или своим инстинктом. Например, волк старается поймать зайца, чтобы его съесть, а заяц старается спастись быстрым бегом, прыжками в сторону, тем, что старается достигнуть горки или холма, вверх по которому его длинные задние ноги позволяют ему лучше бежать, нежели волку, или тем, что притаится за кустиком в лесной чаще. Этим, конечно, отчасти определяется с одной стороны число зайцев, с другой же и число волков, на сколько они добывают свою пищу на счет зайцев. Но, кроме этой, так сказать, внешней войны между волками и зайцами, ведется, в то же время и в том же самом отношении, другая междоусобная война волков с волками и зайцев с зайцами. Положим, что путем изменчивости произошло такое индивидуальное изменение в известном числе волков, по которому глаза их стали несколько зорче, чем глаза обыкновенных волков, или они получили возможность несколько быстрее бегать, или какое-либо выгодное отношении между их передними и задними ногами доставляло им возможность быстрее взбегать на горы; — эти волки будут добывать больше зайцев, чем другие, и ежели в какой-либо стране зайцы составляют главную, преимущественную пищу волков, то они будут средним числом сильнее других волков, а, следовательно, и лучше переносить зимний голод, и лучше избегать нападения, преследующих их врагов, и даже успешнее противостоять разным болезням, так что, в конце концов, они будут и сильнее размножаться, чем прочие волки, и, таким образом с течением времени заменят их собой. Но по совершенном достижении этой победы, или даже и прежде этого, между этими улучшенными волками может произойти еще какое-либо изменение, усиливающее эти выгоды. Тогда в междоусобной борьбе между волками, эти последние получат такой же перевес над ними, какой сами победители прежних волков некогда получили над этими последними, и процесс этот может последовательно повторяться несколько раз, пока не образуется новая разновидность волков, от которой зайцам пришлось бы гораздо хуже, чем от прежних волков. Но тоже самое будет и с зайцами, если и между ними будут появляться полезные для них изменения, увеличивающие их средства спасения от волков каким бы то ни было образом. Эти изменения подобным же образом будут накопляться, нарастать, так что в конце концов отношения между волками и зайцами нисколько не изменятся; та же пропорция зайцев будет становиться добычей волков, как и прежде; но сами зайцы и сами волки будут уже не те, что были прежде, а измененные, улучшенные волки и зайцы, одним словом новые их разновидности.
Этот вид борьбы, в отличие от предыдущего, может быть назван конкуренцией, соперничеством, или точнее и обозначительнее — компетицией, состязанием. Впрочем, и в промышленной борьбе, которая вероятно и возбудила у Дарвина первоначальную мысль о применении борьбы, как принципа совершенствования организмов, должно отличать два вида ее: борьбу в тесном смысле этого слова, между покупателями и продавцами, которая определяет цену товаров; и борьбу, или точнее соперничество (конкуренцию), или состязание (компетицию) между производителями, которая собственно совершенствует их продукты, причем производители дурных или дорогих продуктов побиваются, разоряются и должны уступить место более искусным противникам. Между борьбой промышленной и борьбой в органическом мире замечается еще и другая аналогия: это состязание в большинстве случаев борьбы экономической и почти никогда в борьбе органической не поселяет вражды в незаметно для самих себя состязающихся индивидуумах. Аналогия эта может быть проведена еще далее: как в промышленной борьбе самое сильное соперничество существует между производителями одинаковых и близких по своим свойствам и назначению земледельческих, фабричных или ремесленных произведений, так и внутренняя междоусобная борьба, или состязание между организмами, всего сильнее должно проявляться между видами того же рода, между разновидностями того же вида, а в особенности между индивидуальными различиями той же разновидности, ибо они находятся, и по отношению своего местонахождения, и по роду их пищи, или добычи, которую стараются захватить, и по опасностям, которых им предстоит избегать, — в самых тесных, в самых близких и сходных между собой отношениях. Так, например, недавнее распространение одной ласточки по некоторым частям Соединенных Штатов причинило уменьшение в численности другой породы ласточек: рыжекрылая везде почти уничтожила прежнюю бурокрылую. «В России маленький азиатский таракан (вероятно здесь разумеется рыжий Blatta germanica) везде вытеснил своего крупного родича (вероятно Blatta orientalis — черный таракан).53 В Австралии домашняя пчела быстро уничтожает маленькую туземную пчелу, не имеющую жала. Мы можем смутно понимать, почему соперничество или состязание должно быть сильнее между близко сродными формами, занимающими приблизительно то же самое место в экономии природы; но едва ли, хоть в одном случае, можем определенно сказать, почему один вид остается победителем над другим в великой битве жизни».54
Если обобщим эти примеры, то можем сказать, что, «благодаря борьбе за существование, всякие изменения, как бы они не были малы и от каких бы причин не происходили, если только они в какой бы то ни было степени выгодны для неделимых известного вида в его бесконечно сложных отношениях к другим органическим существам или к физическим условиям жизни, — будут стремиться к сохранению таких неделимых, и будут вообще наследоваться их потомками. Потомки эти также будут иметь больше вероятности пережить других, так как ведь из многих неделимых каждого вида, периодически рождающихся, только небольшое число может остаться в живых».55 Следовательно, по сходству явлений, замечаемых в домашних животных и растениях, у которых вследствие подбора человеком таких изменений, которые он считает для себя пригодными, они все более и более приближаются к его нуждам, можно и это действие борьбы за существование назвать естественным подбором. Выражение часто употребляемое Гербертом Спенсером: переживание приспособленнейших (survival of the fillest) кажется Дарвину точнее и иногда столь же приличным.
И так, под именем естественного подбора, или переживания приспособленнейших должно разуметь: «сохранение благоприятных индивидуальных особенностей и изменений и уничтожение тех, которые вредны»,56 ибо по тем же самым причинам, по которым выгодно измененные неделимые должны сохраняться в `большем числе, чем оставшиеся неизмененными; — измененные в невыгодном, вредном направлении должны погибать в сравнительно еще большем количестве. «Если иметь в виду, как бесконечно сложны и в то же время тесно приноровлены взаимные отношения органических существ, и следовательно какие бесконечно разнообразные различия в строении могут оказаться полезными каждому существу, при изменяющихся условиях жизни, то может ли казаться невероятным, что от времени до времени станут происходить изменения в чем-нибудь полезные в великой и сложной битве жизни для самих индивидуумов, когда мы видим же, что такие полезные, хотя и не для них самих, а для человека, изменения происходят у домашних животных и растений».57 Одно ничем не менее вероятно другого. Что касается «до изменений ни полезных, ни вредных, то они не подлежат действию естественного подбора, и останутся колеблющимся элементом, как может быть мы это видим в так называемых многоформенных или полиморфных видах».58 К этим многозначительным, как увидим впоследствии, словам добавлено в новом издании: «или, наконец, устанавливаются, фиксируются, благодаря природе организмов и природе условий».59 Мы уже сказали, что об этой природе организма будем говорить впоследствии, но я думаю и теперь для всякого непредубежденного читателя ясно, что первая часть подчеркнутого места заключает в себя ясный и определенный смысл, вполне согласующийся с понятием о подборе; тогда как вторая его половина есть нечто неопределенное, туманное, есть приставка, не только никакого отношения не имеющая к подбору, чуждая ему, но даже и ему противоречащая.
Но, если естественный подбор может действовать только сохраняя и накопляя полезные для самого существа изменения, то он без сомнения «не может изменить строения какого-нибудь вида единственно для блага другого вида, не представив в то же время непосредственной пользы для него самого, и хотя такого рода утверждения и могут быть найдены в естественно-исторических сочинениях, «я, — говорит Дарвин, — не мог найти ни одного такого случая, который выдержал бы критику».60
Говоря о пользе и выгоде изменений, которые только и могут доставить победу в борьбе за существование и, следовательно, дать подбору возможность действовать, надо всегда иметь в виду, что тут разумеется не одна положительная польза или выгода, как например, увеличение способности добывать себе пищу, находить ее в местах другим организмам не занятом, спасаться от врагов и т.п.; но и выгоду отрицательную, заключающуюся в органической экономии. Если например какой-нибудь орган или сложное устройство его теряет свое значение, вследствие изменения условий, к которым было приспособлено какое-либо животное или растение, то очевидно, что для него будет выгодно, если орган этот упростится и даже вовсе исчезнет, ибо этим экономизируется и материал и экономическая работа, необходимые для его образования и поддержания. Если бы например животное исключительно травоядное было приспособлено к употреблению вполне или отчасти животной пищи, то разные усложнения пищеварительных органов, необходимые для извлечения питательных частей из малопитательного материала, как например большая длина кишечного канала, сложность желудка и т.п., сделались бы излишними, и укорочение кишок и вообще упрощение пищеварительных органов составило бы для животного несомненную выгоду и, следовательно, могло бы доставить ему победу над теми из ближайших его родичей, у которых изменчивость не направилась бы в эту сторону.
Для лучшего объяснения действия подбора, как существенного начала всего Дарвинова учения, я думаю, не лишним будет привести некоторые примеры, которыми он сам счел нужным пояснить его. «Возьмем волков, охотящихся на различных животных и добывающих одних хитростью, других силой, третьих быстротой, и предположим далее, что самая быстрая добыча, олени например, увеличились в числе, вследствие какой-либо причины, случившейся в стране, или что другого рода добыча уменьшилась в числе в то самое время года, когда волки более всего терпят от голода. Тогда наиболее быстрые и легкие волки будут иметь наиболее вероятностей пережить других, и таким образом быть подобранными (предполагая конечно, что они сохранили при этом достаточно силы, чтобы справляться и с другой добычей, в то же или в другое время года). Нет причины в большей мере сомневаться, что таков именно будет результат, чем в том, что человек имеет возможность увеличить быстроту своих борзых тщательным методическим подбором, или тем бессознательным подбором, при котором всякий старается постоянно всегда держать лучших собак, хотя бы и без всякой мысли изменить породу. Но пример этот, — продолжает Дарвин, — не совершенно воображаемый, так как по Пирсу (Pierce) в Катскильских горах Соединенных Штатов (в Нью-Йоркском штате между Нью-Йорком и Альбани, ближе к последнему) живут две разновидности волка: одна, имеющая стройную форму борзых, преследует оленей, а другая более плотная, с более короткими ногами, чаще нападает на стада овец».61
Другой более сложный пример взят из растительного царства. «Некоторые растения выделяют сладкий сок разными органами: некоторые бобовые — железками при основании прилистников, обыкновенный лавр — нижней поверхностью листа; насекомые отыскивают его, но это остается без пользы для растения. Но предположим, что этот сок или нектар выделяется внутри цветка некоторыми только растениями какого-нибудь вида. Насекомые, отыскивая нектар, опылятся цветочной пылью и перенесут ее на другие цветки, через это два различных индивидуума, того же вида, скрестятся, а скрещивание между близкими формами, как это может быть вполне доказано,62 производить больше здоровых сеянцев, чем при самоопылении. Потомки этих особей, следовательно, будут иметь наиболее вероятия пережить других. Растения, которые произвели цветы с самыми большими нектарниками, выделяющими наиболее нектара, будучи чаще посещаемы насекомыми, будут поэтому и чаще скрещиваться, с течением времени получат перевес и образуют местную разновидность».63
«Можно бы взять еще пример насекомых, посещающих цветы ради собирания цветочной пыли вместо нектара. Уничтожение ее представляется чистой потерей для растения; но если небольшая часть этой пыли будет при этом переносима питающимися ею насекомыми с цветка на цветок, хотя бы и девять десятых цветочной пыли ими уничтожалось, все таки это хищение может быть очень полезно для растений, и неделимые, все более и более производящие цветочной пыли и более крупные пыльники, будут подбираемы».64 Этот процесс опыления насекомыми, по мнению Дарвина, ведет даже постепенно к разделению полов у растений, т. о. к их однодомности и двудомности, что должно предоставить растениям большую выгоду, ибо у таких растений оплодотворение иначе уже и не может происходит, как путем скрещивания разных индивидуумов во втором случае, и разных цветов того же самого экземпляра в первом.65
Все доселе приведенные примеры довольно просты, ибо здесь происходит приспособление одного животного или растения к другому (волков к зайцам и зайцев к волкам, волков к оленям, цветов к насекомым). Подобные же примеры различных индивидуальных изменений одного вида, почему-либо полезных в борьбе с физическими условиями неорганической природы, и подбора, основанного на ней, также привести не трудно. Таково например приводимое Дарвином наблюдение, что на небольших островах, как на Мадере, много бескрылых жуков, `что он объясняет тем, что имевшие крылья и употреблявшие их для летания были в `большем числе сносимы в море. Относительное число индивидуальных изменений тех же видов, которые потеряли желание летать, через это увеличивалось, и от неделимые оставляли `большее число потомков, у которых неупотребление, или дальнейшее усиление полезной неспособности к летанию, привело к сращению надкрылий, или вообще к потере крыльев.
Но есть несравненно сложнейшее действие подбора, при котором два различные изменяющиеся организма, взаимным действием друг на друга, обусловливают свое постепенное приноравливание друг к другу. Для объяснения этого сложного случая Дарвин пользуется примером клевера и шмелей, уже употребленного им для показания тех сложных путей, которыми борьба за существование определяет количественные отношения между организмами, независимо от подбора. Как пример, весьма важный и для моей цели, я приведу его буквально:
«Я мог бы представить, — говорить Дарвин, — много фактов, показывающих, с какой заботливостью стараются пчелы сохранить время; таков например их обычай прорезывать дырочки и сосать нектар у основания некоторых цветков, в которые они могли бы проникнуть с несколько большим трудом через верхнее отверстие. Имея это в виду, можно поверить, что, при некоторых обстоятельствах, индивидуальные различия в кривизне или длине хоботка, слишком слабые, чтобы быть замеченными нами, могут служить к выгоде какой-нибудь пчелы, или другого насекомого, так что некоторые неделимые могли бы добывать свою пищу скорее, нежели другие; а через это общины (ульи), к которым они принадлежат, будут процветать и выпускать много роев, унаследовавших те же особенности.66 Трубочки венчиков обыкновенного красного и алого клевера (Trifolium pratensea L и T. incarnatum L.) при беглом взгляде по видимому не отличаются по длине; однако же обыкновенная пчела может легко высасывать нектар из алого клевера, но не из обыкновенного красного, лугового, который посещается только шмелями, так что целые поля красного клевера напрасно представляют обильный запас драгоценного нектара пчелам. Что пчелы очень любят этот нектар — это достоверно, потому что я неоднократно видел, но только осенью, многих пчел, высасывающих его цветки через дырочки, пробитые у основания трубочек шмелями. Различие в длине венчиков обоих видов клевера, которое определяет посещение их пчелами, должно быть самое ничтожное, потому что меня уверяли, что когда клевер скошен, то цветки второго урожая несколько мельче, и они уже посещаются многими пчелами. Я не знаю, верно ли это показание, а также и того, можно ли положиться на другое утверждение, именно, что Лигурийская пчела, которая вообще считается только разновидностью обыкновенной и свободно с ней скрещивается, — может достигать до нектарника и высасывать нектар его из красного лугового клевера. Таким образом, в стране, где изобильно растет красный клевер, могло бы быть большой выгодой для пчелы иметь несколько длиннейший, или иначе устроенный хоботок. С другой стороны, так как плодородие этого клевера абсолютно зависит от посещения его цветов пчелами, то если бы шмели сделались редкими в какой-либо стране, было бы большой выгодой для растения иметь более короткий, или глубже разрезанный венчик, так чтобы пчела могла сосать из него нектар. Таким образом, я могу понять, каким способом цветок и пчела могут медленно, одновременно или последовательно, изменяться и прилаживаться друг к другу наисовершеннейшим образом, постоянным сохранением всех индивидуумов, представляющих легкие отклонения в строениях взаимно благоприятных друг другу».67
8.2. Обстоятельства благоприятствующие подбору (стр.118)
Ознакомившись с тем, в чем собственно заключается естественный подбор, надо бы было вслед за Дарвином перечислить и объяснить те обстоятельства, которые благоприятствуют подбору, но я сделаю это весьма кратко, потому что в последствии нам предстоит обратить все наше внимание на этот предмет. Такие благоприятные обстоятельства, по мнению Дарвина, составляют:
1) Большое число индивидуумов какого-нибудь вида или разновидности, потому что оно представляет больше вероятностей появления благоприятных изменений, и этим вознаграждает редкость, или малый итог изменчивости в каждом отдельном неделимом. Это составляет весьма важный элемент успеха.
2) Гермафродизм, соединение полов на всю жизнь (как например у голубей), малая подвижность и быстрота размножения, потому что все это, в более или менее значительной степени, ослабляет влияние скрещивания, или содействует образованию новых местных изменений, которые, раз образовавшись в определенной местности, могут уже после того распространяться и вступать в борьбу с своей коренной формой, уже довольно резко и полно обозначившись.
3) Отъединение. Потому что «в ограниченной и уединенной стране, если она не слишком велика, органические и неорганические условия жизни будут стремиться изменить всех варьирующих неделимых того же вида на тот же лад; а скрещивание с обитателями окружающих стран будет предотвращено».68
4) Обширность страны имеет однако еще большую важность для произведения новых видов, чем отъединение, потому что разнообразие условий представляет больше вероятностей для происхождения благоприятных изменений. `Большее число состязающихся органических форм имеет еще то влияние, что если которая из них изменится и усовершенствуется, то и другие должны соответственно улучшиться, или будут уничтожены в борьбе за существование. Притом формы, происшедшие на больших пространствах, на материках, должны быть резче определены и устойчивее, потому что подвергались более упорной борьбе; поэтому на островах и вообще в уединенных местностях должно было происходить и менее изменений, а главное менее уничтожений, так что старые малоизмененные и мало усовершенствованные архаические формы должны были преимущественно сохраниться в небольших уединенных областях, как например, на островах, в пресных водах.
По всем этим соображениям должно заключить, что, «хотя все неделимые того же вида и отличаются друг от друга в некоторой слабой степени, часто пройдет много времени (it would often be long before), прежде чем случатся различия должного свойства (of the right nature) в разных частях организма. Результат будет в сильной степени замедляться свободным скрещиванием. Я верю, — продолжает Дарвин, — что естественный подбор будет вообще действовать очень медленно, и только через длинные промежутки времени, и только на небольшое число обитателей той же страны».69
Я уже коснулся исчезновения, уничтожения видов и вообще органических форм, `что будет подробнее рассмотрено вскоре, когда буду говорить о расхождении характеров, и о степени как подтверждений (по мнению Дарвина), так и опровержении излагаемого учения, доставляемых геологией и палеонтологией; но должен уже теперь обратить внимание читателей на то, что это есть одно из необходимых последствий теории подбора. В самом деле, при геометрической прогрессии размножения органических существ, всякая страна должна быть уже наполнена обитателями до насыщения (fully stocked), а так как благоприятствуемые формы увеличиваются в числе, то менее благоприятствуемые должны вообще уменьшаться в числе и становиться более редкими; редкость же, как показывает геология, есть предшественница конечного уничтожения. «При этом формы, которые находятся в самом теснейшем соперничестве с теми, которые подвергаются изменениям и улучшениям, естественно должны наиболее терпеть и исчезать, заменяясь этими более счастливыми прогрессивными соперниками. Всякая новая разновидность, или вид, во время хода своего образования должны сильнейшим образом напирать на ближайшие сродные им формы (ибо, как мы видели, между ними-то и идет самая напряженная борьба) и стремиться их уничтожать».70
8.3. Границы действительности подбора (стр.120)
Но, допуская действия естественного подбора, как процесса аналогического с изученным уже нами искусственным подбором, мы не можем не остановиться на вопросе, какие же положены ему пределы, может ли он достигать только тех же границ как последний, или далеко переступать за них и как далеко?
В ответ на этот столь естественный вопрос, Дарвин делает сравнение между действиями и влияниями человека и природы в этом отношении, и приходит к тому заключению, что действия естественного подбора должны быть на столько же сильнее действия подбора искусственного, насколько вообще действия природы могущественнее и совершеннее действий человека. Отдельные доказательства я разберу впоследствии, а пока приведу только общий его вывод.
«Метафорически можно сказать,- говорить Дарвин, — что природа ежедневно и ежечасно подмечает во всем мире малейшие изменения, отбрасывает негодные, сохраняет и прилаживает одно к другому хорошие, молчаливо и непрестанно работая, когда только и где только представляется к тому случай, над усовершенствованием всякого органического существа, в отношении к органическим и неорганическим условиям его жизни.
Дабы какое-нибудь значительное количество изменений всегда могло быть достигнуто — разновидность, однажды образовавшаяся, должна опять, может быть после долгого промежутка времени, измениться в том же направлении, т. е. представить индивидуальные различия того же благоприятного свойства, как и прежде; и они опять должны быть сохранены, и т. д. шаг за шагом. Видя, что индивидуальные изменения того же рода постоянно возвращаются, таковое возвращение едва ли можно считать бездоказательным предположением».71
Подчеркнутое место весьма ясно, верно и точно заключает в себе в сжатом виде всю сущность Дарвинова учения о естественном подборе, и потому приведено здесь в заключение моего изложения этого коренного основания Дарвинизма. Довольствуясь пока приведенными здесь доказательствами того, что результаты естественного природного подбора должны в неизмеримой степени превосходить результаты искусственного человеческого подбора, мы необходимо приходим, к Дарвинову заключению: «что обыкновенное убеждение, что сумма возможных изменений — строго ограниченное количество — есть не более как простое предположение».72
Но по устранении этого, так сказать теоретического, сомнения в возможности безграничной изменчивости видов, все еще трудно постигнуть, какими путями происходят те крупные различия, которые мы встречаем между животными и растениями, и называем: видовыми, родовыми, семейственными, отрядными, классовыми различиями, хотя бы мы и понимали происхождение природных разновидностей. Ответ на это дает Дарвин посредством того, `что он называет расхождением характеров.
9. Расхождение характеров (стр. 122)
9.1. Аналогия с результатами искусственного подбора (стр.122)
Под этим названием опять таки не должно разуметь какого-либо особого начала или принципа, отличного от тех факторов, объяснением действия которых мы доселе занимались. Совершенно напротив, расхождение характеров должно необходимым образом проистекать из взаимодействия всех этих факторов, если мы только постараемся вникнуть в их взаимные отношения и способы действия.
Хотя разновидностей, говорит Дарвин, и нельзя строго отличить от видов, однако же, достоверно, что они гораздо менее между собой отличаются, чем хорошее виды; тем не менее однако же разновидности должны, по его учению, быть начинающимися видами, — видами в процессе образования. Каким же образом эти мелкие различия вырастают в большие видовые различия? Ключом к решению этой задачи послужили Дарвину, как и обыкновенно, домашние животные и растения. Так как невозможно приписать случайному накоплению, в течение многих поколений, однородных между собой изменений, образование пород столь различных, как скаковые и ломовые лошади, или разные породы голубей; также точно невозможно приписать случаю последовательное образование видов, родов, семейств и т. д. Эти сильно отличающиеся и резкие, но соединенные между собой промежуточными формами, породы домашних животных объясняются свойствами и характером человека, и в особенности, так называемых, любителей-причудников, — свойствами, которые очевидно должны отпечатлеться на результатах производимого ими подбора. Относительно полезных свойств нет границ желанию у одних охотников разводить лошадей или собак по возможности все более и более быстрых, у других — лошадей и собак все более и более массивных и сильных, или в одном случае овец с чрезвычайно тонким, в другом с чрезвычайно длинным руном.
Но когда дело идет о животных, разводимых для удовольствия, то это стремление к крайностям действует еще сильнее, потому что вкусы любителей-причудников подлежат моде, а мода есть ничто иное, как переход от крайностей к крайностям, (кринолины, а затем обтянутые спереди и собранные сзади платья) обыкновенно даже без всякого внимания к требованиям красоты и изящества. Поэтому все произведения этих любителей, особенно английских, суть большею частью более или менее отвратительные уродства (дутыши, гонцы, коротколицые турмана, польские куры, лопоухие кролики, бульдоги, даже знаменитые скаковые лошади) именно потому, что они суть преувеличения и односторонности. Фергуссон, говоря о курах, замечает: «их особенности, какие бы они ни были, должны быть непременно резкими, слабая особенность не составляет ничего, кроме безобразия, так как она нарушает закон симметрии».73 (С точки зрения изящного надо бы конечно сказать совершенно противное). Говоря о бельгийских любителях, Брент утверждает: «любители всегда доходят до крайностей, они не ценят нерезких свойств». Дарвин, рассуждая об образовании гонцов, польских и чистых голубей, которые, по его мнению, произошли от одной породы с промежуточными свойствами, говорит: «Характеристические различия между ними произошли по всей вероятности от того, что любители в прежнее время увлекались различными чертами строения и затем, верные своей любви к крайностям, постоянно разводила самых лучших — в сущности, самых уродливых — птиц, каких только могли, без всякой однако же определенной цели: любители гонцов предпочитали длинные клювы и много бородавчатой кожи, любители польских голубей — короткий толстый клюв, тоже с большим пространством, покрытым бородавчатой кожей вокруг глаз, а любители чистых, не обращали внимания ни на клюв, ни на голую кожу, заботились единственно о величине и весе тела. Этот подбор самых резких форм повел к пренебрежению и, наконец, к совершенному исчезновению прежних не столь резких и промежуточных форм, так что в настоящее время эти три породы голубей в Европе отличаются между собой резко и не представляют переходов друг к другу».74
Таким образом, становится понятным, что скаковые и ломовые лошади, борзые собаки и бульдоги совершенно противоположны друг другу своими формами, и что столь различные породы, как кохинхинские куры и бентамки, длинноклювые гонцы и короткоклювые турмана столь резко между собой отличаются, хотя и произошли от одного дикого вида кур и голубей.75
9.2. Разнообразие строения ведет к более густой населенности (стр.124)
«Подбор, как методический, так и бессознательный, но всегда стремящийся к крайнему пределу, вместе с пренебрежением и медленным угасанием промежуточных и менее ценных форм — вот ключ к тайне, каким образом человек достиг таких блестящих и поразительных результатов».76 Этот же ключ, по мнению Дарвина, отпирает и тот ящик природы, в котором заключена тайна разнообразия природных форм и их группировки по возрастающим ступеням видовых, родовых, семейственных, отрядовых, классовых, а может быть даже и типовых различий. «Тот, же принцип преимущественного сохранения крайних форм зависит от того простого обстоятельства, что чем различнее становятся потомки какого-либо вида в строении, физиологическом сложении (constitution) и правах, тем лучше будут они приспособлены к захвату многих и разнообразных мест в экономии природы, и через это к тому, чтобы получить возможность возрастать в числе».77 Другими словами, кажется мне, можно это выразить так: сильно различающиеся между собой формы удаляются друг от друга на такое расстояние, что борьба между ними должна ослабнуть, и потому они размножатся до возможного им предела; тогда как промежуточные формы, как подлежащие самой упорной борьбе и с коренной, и с более удалившимися от нее производными формами, уничтожаются этой обоесторонней борьбой.
Все это легко пояснить примерами. «Возьмешь случай хищного млекопитающего, давно уже достигшего той численности, которую некоторая страна может поддерживать. Если его дальнейшее природное стремление к размножению может получить возможность действовать, то не иначе как посредством таких изменений потомков его (предполагая, что сама страна не подвергается изменению в условиях жизни), при которых они были бы в состоянии овладеть местами, занятыми в настоящее время другими животными, т.е. если бы некоторые из них получили способность питаться новыми родами живой или мертвой добычи, другие — возможность занять иные местообитания, например, лазить по деревьям, ходить в воде; третьи, наконец, сделались бы менее хищными. Одним словом, чем разнообразней стали бы нравы и строения потомков нашего хищного млекопитающего, тем `большее число мест в природе будут они в состоянии занять».78
Известно из опыта, что если засеять кусок земли одним видом травы, а другой, подобный ему, различными родами трав, то с последнего соберется больше сена, чем с первого (при прочих равных обстоятельствах, конечно). Но так как тоже самое замечается и относительно различных разновидностей того же вида трав, и так как «каждый вид и каждая разновидность травы рассеивают ежегодно почти бесчисленное количество семян и, следовательно, стремится с величайшим напряжением размножиться; то в течение нескольких тысяч поколений, наиболее отличающиеся между собой разновидности будут иметь наиболее шансов успеть в этом стремлении к размножению и этим вытеснить разновидности менее отличительные, а разновидности, ставшие очень отличными друг от друга, получают значение видов».79
Этот принцип выражает Дарвин вкратце так: «наибольшее количество жизни поддерживается наибольшим разнообразием строения. Так на очень малом пространстве, открытом для притока населения и где борьба между индивидуумами должна быть очень напряженная, мы всегда находим большое разнообразие в обитателях». Например, на куске луговой земли в 12 кв. фут, которая была подвержена в течение многих лет все тем же внешним условиям, Дарвин насчитал 20 видов растений, принадлежащих к 18 различным родам и к 8 семействам. Тоже замечается с насекомыми и растениями на маленьких однообразных островках и в небольших прудах. «Наконец тоже начало обнаруживается при переселении одних растений через посредство человека в отдаленные страны, так что Альфонс Декандоль в своей «Georgaphic botanique raisonnee» заметил, что флоры приобретают через переселения `большую пропорцию новых родов, нежели новых видов сравнительно с существовавшим в стране отношением между родами и видами. Аза Грей в своей флоре Соединенных Штатов принимает, что 260 видов натурализовались в этой стране, которые принадлежат к 162 родам, следовательно, они представляют весьма разнообразный характер между собой, и, кроме того, весьма различны от туземных растений, потому что из 162 пришлых родов — 100 не росли прежде в Соединенных Штатах. Следовательно, прибавление родов значительнее, чем прибавление видов к флоре Соединенных Штатов. Между тем, казалось бы, что можно ожидать более успешного водворения в новой стране именно тех растений, которые по строению своему наиболее близки к туземным».80 Группа животных с мало дифференцированным строением едва ли бы могла поэтому успешно состязаться с группой более разнообразного строения. Так например весьма сомнительно, чтобы австралийские двуутробки, которые разделяются на группы, мало отличающиеся друг от друга, и слабо выражающие собой наших хищных, отрыгающих жвачку, грызунов, — могли с успехом состязаться с этими хорошо развитыми отрядами, если бы последние были переселены в Австралию и одичали там в достаточном количестве, не смотря на то, что двуутробки должны были быть специально применены к условиям Австралии. В этих австралийских млекопитающих, говорит Дарвин, застигли мы процесс оразноображения на ранней и не совершенной ступени развития.
9.3. Таблица расхождения форм (стр.127)
Все эти рассуждения о расхождении характеров, и как оно ведет к образованию хороших и резко отличающихся между собой видов, родов, семейств, путем накопления индивидуальных изменений, естественным подбором, производящим сначала разновидности и исчезновения промежуточных форм — старается Дарвин представить со всевозможной ясностью, прибегая к помощи схематического чертежа. Этот чертеж и пространное к нему объяснение необходимо изучить всякому, кто желает составить себе вполне ясное и точное понятие о Дарвиновом учении происхождения видов. Не желая еще увеличивать объема и без того столь обширной главы, и в виду того, что многие могли ознакомиться с этим предметом в имеющихся трех русских переводах главного сочинения Дарвина, я помещаю это объяснение в приложении III, вместе с перепечатанным чертежом. Объяснение это есть почти буквальный перевод с немногими лишь выпусками и с самыми ничтожными изменениями английского текста.
9.4. Объяснение систематической группировки их и усовершенствование организмов (стр.127)
Расхождение характеров и вообще естественный подбор приводит еще к некоторым довольно общим выводам, которые, по мнению Дарвина, находят свое подтверждение в фактах классификации органических форм, сообразно законам естественной системы, и в свою очередь служат им объяснением. Все, `что мы называем сродством, т. е. различной степенью близости органических форм, и `что составляет основание всех зоологических и ботанических классификаций, получает свое объяснение в той генеалогической связи, в которой находятся между собой все животные и все растения.
9.5. Границы разнообразия форм (стр.128)
Если виды одного рода, например все олени, все лошади (лошадь, осел, зебра, квагга и пр.), все дубы, все сосны — сходны между собой в большом числе признаков; то это потому, что все эти общие признаки унаследованы ими от их общего прародителя, который все их имел; все же особенности каждой характерной формы, каждого вида (как мы их называем): оленей, лошадей, дубов, сосен — приобретены ими путем накопления, подбором мелких, полезных индивидуальных изменений, каковые особенности заменили те, которые были у общего их прародителя, но исчезли, потому что были менее выгодны для него, чем те, которые постепенно появлялись у его потомков. Связывавшие же их некогда переходы также исчезли, как мы видели, вследствие взаимного состязания форм, обладавших близкими друг другу оттенками организации; так что в результате они нам представляются (с исключениями конечно) хорошо друг от друга отграниченными. Кроме того, общие всем видам так называемые родовые признаки, унаследованные от прародителя, должны быть более постоянны, чем вновь приобретенные видовые, как потому, что если они долго не менялись, то значит, изменчивость долго не была направлена в сторону их изменения, а следовательно и впредь вероятно сюда не направится; так и потому, что необходимо предположить, что признаки общие всему роду были и остались полезными как самому прародителю, так и всем потомкам его, в других отношениях измененным.
9.6. Родословное дерево организмов (стр.128)
Также точно все признаки, общие видам целого семейства, например, полорогих отрыгивающих жвачку млекопитающих (названных так потому, что рога их полые внутри конусы, насаженные на костяные конусы лобной кости), куда принадлежат быки, овцы, козы и антилопы (сайгак, серна и множество других), или бобовых растений (горох, клевер, так называемые акации и проч.) — также унаследованы от вида, бывшего общим предком всех видов семейства. Но число общесемейных признаков гораздо меньше, чем число общеродовых, потому что общий предок семейства гораздо отдаленнее, и тем же путем подбора, при расхождении характеров, этих признаков гораздо более утерялось и заменилось вновь приобретенными, — и т. д., до тех пор, пока мы, наконец, не придем к общим прародителям целых типов животного и растительного царств81, которых и десятка не насчитывается, прародителям, которые должны были быть организмами с самым элементарным и простейшим строением. Наконец, с некоторой нерешительностью считает Дарвин возможным и эти немногие формы вывести из одного простейшего одноклеточного организма — общего прародителя всех животных и растений. «Я полагаю, что животные произошли — самое `большее — от четырех или пяти только прародителей, а растения от одинакового же или еще меньшего числа. Аналогия повела бы меня еще на шаг дальше, именно к предположению (belief), что все животные и растения произошли от одного какого-нибудь прототипа. Но аналогия может быть обманчивым руководителем» (только при этом крайнем выводе пришло это ему на мысль!) Но сейчас же он отгоняет прочь и это сомнение и, приведя разные общие черты между различнейшими животными и растениями и между самими этими отделами организмов, приводит замечание Аза Грея: «споры и другие воспроизводительные тельца многих низших водорослей могут иметь притязание в начале на характеристически животное, и за тем на несомненно растительное существование» и продолжает: «по сему на основании принципа естественного подбора и расхождения характеров, не кажется невероятным, что от такой низкой и промежуточной формы могли развиться и животные и растения; и если мы примем это, то должны также принять, что все органические существа, когда-либо жившие на этой земле, могли произойти от одной первобытной формы. Но этот вывод главным образом основан на аналогии» (а на чем же и все остальное в теории основано?) «и не существенно, будет ли он принят или нет».82 Таким образом, та идеальная связь, которая соединяет в одно гармонически расчлененное целое весь органический мир, обращается в реальную родословную связь общего их происхождения.
Но между этими бесчисленными формами замечается не только разнообразная связь и сродство, но и прогрессивное отношение простейшего к сложнейшему, менее совершенного к более совершенному, крайними пределами которого являются на одном конце живая клеточка или комочек, а на другом человек. И в этом Дарвиново учение отдает отчет посредством того же подбора и расхождения характеров. Именно: «так как естественный подбор действует исключительно сохранением и накоплением изменений благоприятных по отношению к неорганическим и органическим условиям, коим подвержено каждое существо во все периоды его жизни; то конечный результат этого будет тот, что каждое существо стремится стать в лучшие отношения к своим жизненным условиям. Это улучшение неизбежно ведет к постепенному прогрессу организации большинства живых существ во всем мире».83
Но ежели организмы совершенствуются, все лучше и лучше применяясь к жизненным условиям, то каким же образом остается столько простейших и менее совершенных форм, как вообще между организмами, так и в каждом значительном отделе их в особенности? А также, если принять во внимание с одной стороны стремление подбора и расхождения характеров увеличивать разнообразие форм и применять их к различным жизненным условиям, а с другой — чрезвычайное, почти бесконечное разнообразие этих условий; то, как заметил один из приверженцев Дарвинова учения — Ватсон, почему же не произошло бесконечного числа видовых форм?
Рассмотрение первого из этих вопросов, т. е. постепенного возвышения уровня организации от менее к более совершенному, и сосуществования, наряду с усовершенствованными формами, самых простейших малоразвитых организмов, как и вообще отношения Дарвинова учения к естественной классификации животных и растений — мы оставим до будущих глав. На возражение же Ватсона ответ Дарвина кажется мне совершенно удовлетворительным, и я приведу его здесь. Хотя нельзя утверждать, чтобы даже страны, отличающаяся наибольшим разнообразием своих произведений, каковы например, относительно растений, Мыс Доброй Надежды и Австралия, были совершенно, так сказать, насыщены видовыми формами, ибо многие, переселившиеся туда вслед за человеком, растения нашли же там себе место; мы видим, однако, что с начала третичного периода число раковин весьма мало или даже вовсе не возросло. Следовательно, такому возрастанию должен существовать предел. Обусловливается он следующими причинами: 1) Что касается до неизменных условий жизни, то весьма вероятно, что уже сколько-нибудь значительное число видов, так сказать, исчерпало бы все случаи приспособления ко всем влиятельным различиям условий тепла, сырости, освещения, качеств почвы и т. п. 2) Количество жизни (т. е. число могущих существовать индивидуумов, а не число видов), которое может быть поддерживаемо на данном пространстве, должно иметь свой предел; следовательно, если на нем будет существовать много видов, то каждый из них должен будет заключать в себе лишь небольшое число неделимых; небольшое же число легко уничтожаемо случайными соединениями неблагоприятных обстоятельств. Процесс такого уничтожения может быть очень быстр, тогда как процесс образования новых видов всегда очень медлен, так что нельзя рассчитывать на вознаграждение одного другим. Представим себе, говорит Дарвин, крайний случай, что в Англии было бы столько же видов, сколько индивидуумов, то первая сильная зима уничтожила бы тысячи тысяч видов. 3) Редкие виды (а все были бы редки, если бы состояли из небольшого числа неделимых), имеют очень мало шансов произвести в данный период времени полезные индивидуальные изменения, и этим процесс образования новых видов был бы до крайности замедлен. 4) При небольшом числе индивидуумов, размножение в тесных пределах было бы неизбежным — а это, как мы уже видели и еще подробнее увидим в последствии, составляет обстоятельство в высшей степени содействующее бесплодию, а, следовательно, и уничтожение вида. Этим объясняется например слабое размножение зубра в Беловежской пуще, не смотря на принимаемые об нем заботы — заготовку сена на зиму и т. п. 5) Наконец господствующие виды, как многократные и обычные победители в борьбе за существование, стремятся еще сильнее размножиться и одерживать новые победы, замещая собой своих слабых соперников; такое же действие могут оказывать и переселенцы из других стран. Так например Гукер показал, что в юго-восточном углу Австралии эндемические (местные) австралийские виды очень уменьшены в числительной силе такими переселенцами из разных стран света. Я изложил, кажется мне, с достаточной, может быть с излишней, подробностью всю сущность Дарвинова учения: тот процесс, которым, по мнению его, произошло все разнообразие органических форм, населяющих и населявших землю, из немногих, даже из одной основной формы, и привел все те основания, на которых, он возвел свое здание; причем я часто буквально приводил собственные слова автора, и еще гораздо чаще лишь несколько сокращал самые характерные места из тех двух его сочинений, которые самым непосредственным образом касаются нашего предмета. Труд мой состоял доселе только в возможно систематическом и последовательном расположении и сопоставлении обильного материала, заключающегося в этих сочинениях. Не думаю, чтобы мной было выпущено что-либо существенное или ослаблена сила доводов в пользу теории; и я не могу лучше завершить этого изложения как приведя заключение IV главы «Происхождения видов», трактующей об естественном, подборе: «Сродство всех существ одного и того же класса было иногда представляемо в образе большого деревокружающие ветки и ветви, подобно тому, как виды и группы видов во все времена пересиливали другие виды в великой битве жизни; главные отделы ствола, разделенные на большие ветви, а эти на все меньшие и меньшие ветки — были некогда сами, когда дерево было еще молодо, зелеными, носящими почки, побегами, и связь между прежними и теперешними почками посредством разветвляющихся ветвей может хорошо изобразить классификацию всех исчезнувших и живых видов группами, подчиненными группам. Из многих ветвей процветавших; когда дерево было еще только кустом, только две или три, разросшись теперь в большие ветви, существуют до сих пор, служа основанием другим ветвям. Так и с видами, жившими в течение давно прошедших геологических периодов. Очень немногие из них оставили живых и измененных потомков. Со времени первого прорастания дерева, много членов и ветвей засохли и отвалились, и эти отпавшие ветви различных размеров могут изображать те целые отряды, семейства и роды, которые не имеют уже теперь живых представителей и известны нам только в ископаемом состоянии. Как мы видим там и сям тонкую отдельно растущую ветку, которая выходит из развилины пня далеко внизу и, благоприятствуемая каким-либо случаем, еще до сих пор жива у верхушки; так видим мы иногда какое-нибудь животное, в роде утконоса (Ornithorhychus) или Лепидосирена,84 которое в слабой степени соединяет своим сродством две большие жизненные ветви, и которое как бы спаслось от губительного состязания, обитая в какой-нибудь охраненной местности. Подобно тому, как почки, вырастая, производят свежие почки, а эти, если сильны и здоровы, разветвляясь, вытесняют и перерастают со всех сторон много слабейших веток, так, думаю я, было и с великим древом жизни, которое наполняет своими мертвыми и сломанными ветвями кору земли, а своими вечно разделяющимися и прекрасными разветвлениями покрывает ее поверхность».85 Это уподобление, между прочим, хорошо показывает и то, как, с точки зрения Дарвина, объясняются с одной стороны различия, а с другой — сходства в различных систематических группах. Различия между разновидностями одного и того же вида состоят из тех изменений, которым подвергался вид, следовательно, из того, `что они благоприобрели посредством подбора; сходство же в том, `что все они вообще унаследовали от вида и сохранили в неприкосновенности. То же самое будет относительно видов того же рода. Все видовые признаки, каждому виду в особенности принадлежащие, были приобретены или как новые надбавочные признаки, или как старые, но только измененные. Все же всем им общее родовое (представляемое в подобии дерева общим стволом ветви до ее разветвлений на мельчайшие и новейшие ветки) унаследовано от общего прародителя родов одного семейства, семейств одного отряда, отрядов одного класса и классов одного типа. Это последнее общее всем членам группы составляет то, `что называется типическим единством группы, или, наконец, всего царства — пожалуй, даже всего органического мира. Все же различное в каждой группе получилось путем подбора, т.е. путем прилаживания, принаровления, приспособления, совершенно самостоятельно и независимо от происходящих изменений, к условиям существования. Но то, `что в настоящий момент может считаться принадлежащим к области единства типа и сохраняется и объясняется наследственностью, было также некогда приобретено путем приспособления к жизненным условиям. «Поэтому, — говорит Дарвин, — закон условий существования есть поистине высший закон, так как включает в себя через унаследование прежних изменений и приспособлений закон единства типа».86 Эти многозначительные слова никогда не должно упускать из вида при обсуждении Дарвинова учения.
1) Дарв. Прируч.животн. II, стр. 329.
2) Gard.Chron.1876. Sept. 23, pag.396.
3) Orig. of sp. VI ed., p. 106.
4) Кёльрейтер, академик Императорской С.-Петербургской Академии Наук, живший в прошедшем столетии, занимался много опытами гибридации, т. е. скрещиванием, как видов, так и разновидностей растений.
5) Так например, в II изд. он говорит (стр. 121): «Сколько прямого действия производит на какое-нибудь существо различие климата, пищи и пр. весьма трудно сказать. На мой взгляд действие это чрезвычайно мало на животных, но может быть несколько значительнее на растения», а в VI изд.: (стр. 107): «Весьма трудно решить, на сколько измененные условия, как климат, пища, действовали прямым образом. Есть основания думать, что в продолжение времени действия эти были больше, чем может быть с очевидностью доказано».
6) Gard. Chron. 1876. Sept. 23, pag. 396.
7) Прируч.живот. II, стр. 375.
8) Прируч.живот. I, стр. 134.
9) Orig. of species VI, pag. 114; II, pag. 130.
10) Orig. of species VI, pag. 114; II, pag. 130.
11) Прир. живот. и воздел. раст. I, стр. 204.
12) Orig. of species VI, pag. 15.
13) Прир. живот и возд. раст. II, стр. 273.
14) Прир. живот и возд. раст. II, стр. 273.
15) Прир. живот и возд. раст. I, стр. 104.
16) Mortillet. Les meilleurs fruits. III, p. 240.
17) Прир. живот. и возд. раст. I, стр. 94.
18) Orig. of sp. VI, p. 10.
19) Прируч. живот. и возд. раст. II, стр. 260.
20) Прируч. жив. и возд. раст. II, стр. 73.
21) Orig. of sp. IV, p. 126.
22) Orig. of sp. VI, p. 22, 23.
23) Прируч.жив. и возд. раст. I, стр. 378.
24) The gardner and practical florist. 1842. Sept., p. 31.
25) Orig. of sp. VI, p. 24.
26) Прируч. живот. и возд. раст. II, стр. 240.
27) Прируч. живот. и возд. раст. II, стр. 258 и 259.
28) Прируч. живот. и возд. раст. II, стр. 230.
29) Прируч. живот. и возд. раст. II, стр. 227.
30) Orig. of sp. VI, p. 27.
31) Прируч. живот. и возд. раст. II, стр. 212.
32) «В Прируч. жив. и возд. раст.». II, стр.256 переведено — иерусалимский артишок. Этим именем называются по-французски два растения: земляная груша (Helianthus tuberosus) и род тыквы, называемой также турецкой чалмой. Очевидно, что тут разумелось первое из этих растений, так как другое — тыква, растение однолетнее; вообще же название иерусалимский артишок по-русски вовсе не употребительно.
33) Orig. of sp. VI, p. 13.
34) De Candolle. Prodromus. pars XVI, sесt. роster., р. 6 и 9.
35) Orig. of sp. VI, p. 34.
36) Orig. of sp. VI, p. 33, 34.
37) Orig. of sp. VI, р. 34.
38) Orig. of sp. VI, р. 33.
39) Orig. of sp. VI, р. 33.
40) Для уяснения этого предмета, на котором Дарвин основывает некоторые из своих выводов, я считаю необходимым несколько ближе рассмотреть это обстоятельство. Действительно, многие натуралисты так поступают, т. е. принимают одно из изменений вида как бы за его типическую форму, а все прочие — как бы за уклонения от типа, и, описав вид, ставят вслед за этим описанием прямо греческую букву ? и т. д. Собственно говоря поступать так редко есть основание, разве когда такие формы суть явные уродливости или особенности, например пирамидальные, плакучие, рассеченолистые, пестролистые или тому подобные формы, которые встречаются очень редко, в исключительных условиях. При этом очевидно предполагается, что основная видовая форма сохранилась во всей своей типичности, с самого момента своего происхождения. Вообще же, когда встречается несколько форм, включенных в границы одного вида, гораздо проще принять, что вид, сообразно внешним условиям, или каким бы-то ни было причинам, разбился на несколько второстепенных отличий, `что и выражается тем, что все эти формы включаются безразлично в число разновидностей, и перечисление их начинается с обозначения одной из них, наиболее обыкновенной или ставшей ранее известной, первой буквой греческого алфавита ?. При этом ничего не предрешается и эта разновидность ?, за которую принимают самую обыкновенную форму и которую называют commumis, vulgaris, vera и т. п., может быть или типической неизменившейся, или также отклонившейся и принявшей некоторые особые более специализированные характеры сверх общевидового. Надо впрочем заметить, что иногда первый способ обозначают прямо с буквы ?, принимается только ради краткости и сохранения места. Строго говоря, это всегда неправильно, ибо вид должен заключать в себе только те характеры, которые общи всем его подразделениям, как род — только те, которые общи всем его видам. Потому некоторые выводы, которые делает Дарвин, принимая понятие о разновидности исключительно в первом смысле, как скоро увидим, — неосновательны.
41) Orig. of sp., VI ed. р. 37.
42) Orig. of sp., VI р. 41.
43) Orig. of sp., VI ed. р. 41, 42.
44) Orig. of sp., VI ed. р. 42.
45) Orig. of sp., VI, p. 43.
46) Orig. of sp. VI, p.44.
47) Orig. of sp. VI, pag. 44, 45.
48) Orig. of sp. VI, p. 45.
49) Orig. of sp. VI, pag. 419.
50) Orig. of sp. VI, p. 49.
51) Причины эти относительно Франции довольно точно известны. Они заключаются преимущественно в намеренном ограничении числа рождений при браках, даже крестьян в большинстве департаментов, и именно самых богатых. См. Charles Richet: «L'accroissement de la population francaise». Revue des deux mondes 1882. 1 Juin, p.587-616 и также 15 Avril, p. 900-932.
52) Относительно взаимодействия организмов см. Orig. of sp. VI, p. 55—58.
53) Пример этот не верен: оба таракана преблагополучно продолжают совместно существовать в России.
54) Orig. of spec. VI, p. 59.
55) Orig. of spec. VI, p. 59.
56) Orig. of spec. VI, p. 63.
57) Orig. of spec. VI, p. 102.
58) Orig. of spec. II, p. 78.
59) Orig. of spec. VI, p. 63.
60) Orig. of spec. VI, p. 67, 68.
61) Orig. of spec. VI, p. 71.
62) Мы будем говорить об этом предмете в последствии, именно в главе о гибридизме.
63) Orig. of spec. VI, p. 73. Заметим, во-первых, что не видно почему — местную, так как большие нектарники могут произойти безразлично во многих местностях; а во-вторых, что цветы с наибольшими нектарниками вовсе не будут чаще посещаться насекомыми, а скорее наоборот. Найдя много сладкого сока, насекомое долго остается на цветке, и другим не будет места на нем; напротив того, если они будут обманываться в своих ожиданиях, не найдя нектара, чего вперед знать не могут, то одни за другими будут прилетать на этот цветок и скоро улетать, причем все-таки запачкаются пылью и опылят `большее число цветов. Я привожу это в доказательство шаткости всех подобных примеров.
64) Orig. of spec. VI, p. 73. Позволю себе заметить, что и в этом я весьма сомневаюсь. На южном берегу Крыма живет в изобилии жук Cetonia stictica L., который иногда появляется в больших количествах и выедает у розанов, пионов, груш, яблонь (миндалей, персиков, абрикосов, вишен, слив он не трогает, потому что те отцветают раньше его появления) тычинки и столбики и таким образом уничтожает целые урожаи. Очевидно, что если бы эти растения должны были размножаться от своих семян, то каким бы иным путем они ни оплодотворялись, например ветром, или даже если оплодотворение каждого плодника происходило пылью своих же тычинок; то, не взирая на пользу от скрещивания, они жили бы при более выгодных условиях без этого жука, чем при нем. Таким образом, и это доказывает шаткость такого рода примеров.
65) Orig. of spec. VI, p. 74.
66) Но если дело идет о пчелах, то собирают мед рабочие бесполые пчелы и, следовательно, особенности этой в изгибе их хоботка непосредственно передавать не могут. И кроме того, в начале примера говорится, что это есть индивидуальная особенность немногих пчел, а далее предполагается, что `большая часть пчел улья обладает уже этой особенностью, но от десятка — другого немного лучше устроенных пчел, в числе десятков тысяч обыкновенных, нет причины ульям процветать; процесса же, которым эти десятки превращаются в тысячи и десятки тысяч, не указано, да он и немыслим путем подбора, если польза от десятков совершенно не ощутительна, как оно и есть на самом деле. — Таким образом и посредственная передача, чрез то, что ульи с матками или трутнями, имеющими в начале некоторую слабую способность от времени до времени производить рабочих пчел с особенно выгодно согнутым хоботком, будут сравнительно с другими ульями более процветать — становится также немыслимо. Наконец, если уже есть отдельные пчелы с более выгодной кривизной хоботка, то почему же и не быть в том же улье пчелам с несколько менее выгодной кривизной хоботка, и тогда выгоды, доставляемые одними, уравновешиваются невыгодами, доставляемыми другими, как и в человеческих обществах — выгода, доставляемая сильными, ловкими, здоровыми, нравственными, умными людьми (выше уровня), с избытком вознаграждается невыгодой, доставляемой слабыми, больными, неискусными, глупыми, безнравственными людьми. Сделанное здесь при случае беглое замечание будет в своем месте подробно развито, ибо касается одного из коренных недостатков Дарвинова учения.
67) Orig. of spec. VI, p. 74, 75.
68) Darw. Orig. of spec. ed. VI, p. 81. Здесь не могу не заметить, что изменение на один и тот же лад могло бы иметь место в том лишь случае, если бы изменчивость зависела от внешних влияний как от причины, а не как от повода только.
69) Orig. of spec. VI, p. 84, 85.
70) Orig. of spec. VI, p. 85, 86.
71) Orig. of spec. VI, p. 65,66.
72) Orig. of spec. VI, p. 66.
73) Прируч. живот. и возд. раст. II, стр. 260 и 261.
74) Прируч. живот. и возд. раст. I, стр. 223.
75) Относительно кохинхинских кур сам Дарвин в этом несколько сомневается. См. Прируч. живот. и возд. раст. I, стр. 266.
76) Прируч. живот. и возд. раст. II, стр. 261.
77) Orig. of spec. VI, p. 87.
78) Orig. of spec. VI, p. 88, 89.
79) Orig. of spec. VI, p. 88.
80) Оrig. of sp. VI, p. 88, 89.
Примеч. Это может зависеть от совершенно другой и весьма простой причины, не имеющей ничего общего с расхождением характеров. Если в тех странах, откуда растения эти переселились в С. Америку, число видов, принадлежащих к родам не общим обеим странам — значительнее числа видов из родов им общих, то, само собой разумеется, что, уже по одному численному превосходству первых, на их стороне больше шансов переселиться в Америку, т е. если таких видов ? общего числа, то вероятно, что и в переселившихся пропорция эта 3:1 приблизительно сохранится, если переселение происходило случайно
Даже пример куска луга в 12 кв. футов очень мало доказывает в пользу Дарвина, ибо большое число родов (18 на 20 видов), занявших этот кусок, есть неизбежное следствие двух фактов, ясных самих по себе: 1) того, что площадь распространения родов больше площади распространения видов 2) того, что на какое бы число частей или областей мы ни разделили известную страну — в каждых двух, или даже нескольких из них, — некоторые виды будут общими для них, но однако же не для всех. Из сего необходимо следует, что в каждой части число видов, приходящихся на род средним числом, будет меньше, чем в целой стране, и постоянно уменьшаясь с уменьшением пространства или области, при прочих равных обстоятельствах, должно наконец достигнуть предела этого уменьшения, т. е. дойти до отношения 1:1. Пусть в какой-либо стране будет 1600 видов растений, распределенных на 400 родов. Разделим эту страну примерно на 10 областей и пусть в каждой из них будет кругом приблизительно по 500 видов. Какие-нибудь 4 вида а, b, с, d, принадлежащие к одному роду А, будут распределены в роде следующего: a например будет расти в областях 1, 2, 3 и 4; b во 2, 4, 5 и 7; с в 6, 7 и 8; d в 5, 9 и 10. Таким образом, области. 1, 3, 6 8, 9 и 10 не будут иметь общих видов этого рода, но все они будут иметь этот род А общим; но так как то же самое будет иметь место вообще и для всех родов, заключающих в себе более одного вида, то необходимо, чтобы в каждой области число видов, приходящихся на род, было меньше чем в целой стране, где в нашем примере оно равняется 4. При некоторой малости области или части, это отношение числа родов к числу видов должно приблизиться к равенству, что и случилось на 12 футовом куске луга. Что различия в способах пользования внешними условиями тут почти ни причем, становится очевидным, если принять во внимание, что те, различия в строении растений, которые характеризуют роды, семейства и вообще систематические группы, почти ничего не имеют общего с способами пользования внешними влияниями или защиты от них, и вообще с условиями среды. Не находим ли в тех же родах растений с корнями глубоко сидящими в почве и поверхностными, с фиброзными и клубневыми, с ползучими корнями и стеблями и с вертикально нисходящими или поднимающимися? Не встречаем ли в тех же родах растений водных, любящих влажную и сухую почву, и также почвы различные по их физическим и химическим свойствам и т.д.? Также и наоборот, не встречаем ли совершенно сходных в этом отношении растений, принадлежащих, однако к совершенно разным родам и семействам? Вот если бы Дарвин показал, что его 20 видов, занявших 12 футовый кусок луга, были различны в этих отношениях, т.е. по способам пользования внешними условиями – его пример имел бы доказательную силу касательно выгоды расхождения характеров. Но различия систематического сродства тут не причем. Но конечно тогда он и не доказал бы того, `что ему именно и надо было доказать.
81) Типами называются главные деления животного и растительного царств, как например, в животном царстве: Позвоночные, имеющие внутренний скелет — млекопитающие, птицы, пресмыкающиеся, земноводные (лягушки, саламандры) и рыбы; Членистые, тело которых разделено всегда на кольца — насекомые, пауки, раки и разные черви; Слизни, т. е. двустворчатые и витые раковины, каракатицы и некоторые другие менее общеизвестные; и Лучистые — коралообразные, иглокожие и акалефы или медузы. В растительном царстве: Ячеистые растения (водоросли); Сосудистые бесцветные — папоротники, хвощи; Сосудистые явноцветные — все наши обыкновенные травы и деревья, должны также быть названы типами. Грибы должны быть отнесены к особому типу.
82) Orig. of sp. VI ed., p. 424-425. Во II американском издании стр. 420 эта мысль выражена еще определеннее.
83) Orig. of sp. VI, 97.
84) Lepidosiren - рыба, представляющая многие черты организации амфибии, например плавательный пузырь, обращенный в ячеистое легкое.
85) Orig. of sp. VI., p. 104 и 105.
86) Orig. of sp. VI., p. 167.